Русские писатели о цензуре и цензорах. От Радищева до наших дней. 1790–1990. Сборник
Читать онлайн книгу.
Станки стали. Наборщики разошлись. Типография замерла.
Я был уже достаточно знаком с редакцией и ближайшими сотрудниками «Русских ведомостей», чтобы иметь право остаться в этой сутолоке и выждать, пока приедет Соболевский. Наконец, его выразительная фигура появилась на лестнице. Не знаю, спал ли он эту ночь, но теперь лицо его было спокойно и показалось мне чрезвычайно красивым. Он поднимался по лестнице, на верхней площадке которой ждали его, толпясь, служащие и некоторые товарищи, с таким видом, какой, должно быть, имеет английский премьер, который должен дать отчет в серьезном, непредвиденном конституцией и чрезвычайно ответственном шаге. Вскоре из толпы выделилась группа товарищей-редакторов, и за ними закрылась черная дверь редакторского кабинета. Там шли какие-то объяснения, от которых, – все это чувствовали, – зависела судьба газеты и личная судьба ее работников. Потом двери раскрылись, все разошлись по своим местам, редакторы отделов принялись за работу, и хорошо слаженная машина пошла в ход спокойно и уверенно, хотя никто не знал, выйдет ли завтра номер, над которым приходится работать сегодня. В этот день только и было разговоров в интеллигентной московской среде, что о безмолвном юбилее и «невыходе» «Русских ведомостей». Ни одна московская газета не обмолвилась ни словом об освобождении крестьян, как будто дата 19-е февраля 1861 г. никогда не существовала в русской истории. О ней приказано было забыть, и пресса, – голос общества, – покорно исполнила оскорбительное приказание. Невыход «Русских ведомостей» резко и выразительно подчеркнул картину. Теперь <…> уже трудно представить себе всю выразительность этой демонстрации молчания и то значение, которое приобретал при этих условиях факт «невыхода» «Русских ведомостей». В первое время говорили, что номер газеты был арестован за «резкую статью» по поводу юбилея, сравнивавшую время реформ с временами реакции. Потом стала известна настоящая причина, и из уст в уста переходил рассказ о ночном разговоре с Долгоруковым. Все понимали, что после этого разговора «невыход» газеты становился еще опаснее: это была уже не общая антиправительственная демонстрация, а нечто при русских условиях гораздо худшее: демонстрация антидолгоруковская, неподчинение распоряжению могущественного сатрапа… На следующий день я с особенной тревогой кинулся к двери своего номера: газета была тут. Оказалось, кроме того, что все петербургские газеты вышли со статьями о реформе, и что это, значит, был сепаратный приказ по московской сатрапии, вызванный, вероятно, инспирациями трусливой и злобной тогдашней московской цензуры.
– Вы думаете, это лучше? – сказал мне при свидании В. М. Соболевский со своей характерной улыбкой. – Гораздо безопаснее нарушить закон, чем такой сепаратный каприз… Опасность еще не миновала. Оказалось, однако, что на этот раз гроза прошла мимо. Московский сатрап был «отходчив» и, вероятно, увидел, что попал, благодаря злобным советам, в глупое положение…
Быть может,