– Повезло, Михасевич, – сказал ему армейский доктор, когда тот пришел в себя. – Будь банка потяжелее, ты бы сильно подпортил всем статистику, – чересчур оптимистично заявил эскулап.

      На следующий день ему объявили о том, что он будет комиссован в течение недели. Болезнь Боткина – достаточное на то основание. В то время это была самая частая причина, по которой комиссовали со срочной службы. За этот диагноз некого было винить, начальство никому не могло вменить в вину то, что солдат где-то подцепил гепатит. Возможно, конечно, через шприц армейского врача, но это ведь далеко не самый массовый путь распространения. Так или иначе Михасевича нужно было комиссовать. Допускать открытую травлю на флоте было категорически нельзя, это бы испортило всю дисциплину и чревато было бы бунтами, конфликтами и… окончательно испорченной статистикой. Флот всегда требовал значительно более жесткой дисциплины, чем обычная армия, но оттуда и комиссовали чаще всего.

      – Хотел остаться? – сочувственно поинтересовался врач, когда понял, что Михасевич не рад новостям. – Флот не для тебя. Вернешься, отучишься, женишься, карьеру сделаешь. Флот не для всех, – попытался успокоить его мужчина.

      Михасевич поблагодарил врача, но все описанные перспективы казались сейчас чем-то совершенно неосуществимым. На ком жениться? На кого учиться? Куда возвращаться? Всю свою жизнь он прожил в деревенском доме вместе с отцом, но за время службы родной дом постепенно стал казаться чем-то невыносимо грязным и злорадным, каким и был в последнее время его отец.

      Через неделю ему пришлось получить все необходимые бумаги, позвонить домой и сообщить о том, что его комиссовали по болезни. Он вернулся домой, но в отличие от всех его демобилизовавшихся друзей не стал месяц пить, отмечая возвращение из армии. Михасевич тут же устроился в совхоз и начал работать вместе с отцом. Впрочем, это было совсем не так страшно, как то, что ему приходилось каждый день видеть Лену вместе с ее новым мужем. Модест видел, как реагирует сын на эту пару, и всякий раз начинал рассказывать о подлости женской натуры.

      Так продолжалось два года, пока Геннадий не стребовал с начальства направление в техникум от совхоза и не отправился в общежитие сельскохозяйственного техникума в часе езды от Витебска. Небольшой двухэтажный барак вечно гудел от пьянок, которые устраивали учащиеся техникума. Обычно в мужской корпус всеми мыслимыми и немыслимыми путями проникали девицы из того же техникума. У Михасевича они ничего, кроме отвращения, не вызывали. Глаза, подкрашенные чем-то ядовито-голубым, малиновые губы, вечное хихиканье – все это стойко ассоциировалось у него со студентками техникума. Однокурсники недолюбливали и иногда