ПАОЛО. Вижу, вижу, ты промёрз, ты растерян в чужом городе. Кушай и пей, кушай белую булку и пей огненный сладкий чай. Это и есть счастье. После холода – счастье. Когда кажется – никто тебя не любит. Играй спичкой с великой Вьюгой, не дрогнет никто. Но всмотрись, всмотрись в это мельтешение жизни: вот уж налито тебе, и в кирпично-красное питьё радостно рушится потолок, всем своим смехом-сияньем, размешивай, звеня, сколько хочешь – огоньки только круче завертятся. Ты под оранжевым абажуром, на венском (он вальсирует?) стуле, а миловидная типа Марья Петровна в драконах уж несёт из кухни гору оладушек тебе, смуглый красавец, лихорадочно соображая – то ли нож она получит в спину, то ли корень твоего мужества вонзится ей меж дрожащих лягвей. Но острого, острого она ждёт в свою сдобно-жертвенную тушку! О, ты не знаешь ещё, девственник на что способны зрелые русские женщины. Ведь она только что сдала своего мужа в энкавэде. Впрочем, не знаешь ты также, на что способно зрелое энкавэде. Но вернёмся к чаю. Точно так же в 41-м в засекреченной полярой экспедиции. я замерзал до смерти, но всё обошлось. Меня отогрела самка белого медведя. Спасла от голодной смерти своим молоком. Про неё написала «Правда». Белая потеряла детёныша и рухнула с нежностью на меня. Это и был мой горячий чай, друг таджик!. Только не спрашивай, что мы искали в том году во льдах Крайнего Севера. Это есть государственная тайна. За разглашение – расстрел!!! На веки веков. (Лукаво.) Тем более мы не нашли. И тем более – любые веки можно поднять.