Русские Истории. Лариса Сегида
Читать онлайн книгу.
уже не знающими куда спрятаться от стыда за собственную перманентную ложь. У шофера дряхлого «ПАЗика», который медленно умирает под тяжестью тысяч недовольных ботинок и сапог, стоптанных, разбитых, извлекаемых из пыльных шкафов уже не первый сезон. Иные, новые, в «ПАЗиках» не ездят, а больше в дешевых автомобильчиках и дорогих. Но и у водителей последних, и их благоухающих пассажиров и пассажирок тоже есть мама. Каждому по одной, не больше. Природа не дала больше. Братьев дала, сестер дала, бабушек-дедушек по паре, даже пап, в зависимости от частоты повторных браков мамы, а вот саму ее, маму, – только в одном экземпляре. Как жизнь. Значит, мама – это почти то же самое, что жизнь. Не можешь ее заменить ни на какую другую, не можешь выклянчить еще одну или отказаться, от зависти заглядевшись на чужую.
Мама растворяется в твоей жизни и повелевает ею недолго, от силы шестнадцать лет. Потом уходишь из-под «надоедливой» опеки в мнимо-свободный мир, диктуешь себе все сам, заставляешь себя сам, придумываешь себе мир и себя любимого сам, перенасыщаешься этой относительной вольностью, ныряешь в перепутанные человеческие связи, вязнешь в них и распластываешься перед катком общественных обязанностей. Устаешь, задыхаешься до судорог, а порой и желания суицида, плачешь от обид, которых всегда больше, чем любви, и вспоминаешь ее, единственную, ту, которая только одна, с ее божественным всепрощением, с ее патологической, болезненной невозможностью предать тебя, кинуть, бросить, изменить, отомстить, проучить, унизить. Все с точностью наоборот.
Она все время ждет. Звонка, прихода, приезда, слова, звука, подтверждающих твою жизнь, пока жива она. Дите для мамы должно жить, сколько – неизвестно. Но долго, как можно долго, и для нее самое важное, чтобы это длилось хотя бы чуть дольше ее жизни. Потому что противное для нее, единственной из всего человечества, – невыносимо и перечеркивает ее жизнь.
Мы обожаем своих детей, которые, бывает, тоже рождаются по одному. Мы молимся на них, вымаливаем у небес счастья для них, большего, чем наше собственное. Мы становимся для них теми единственными мамами и вытесняем из своего сердца наших собственных мам. Они стареют молча, не переставая отказывать себе во всем ради нас и нашего потомства, они прощают больше и чаще нашу забывчивость, озабоченную взрослость, потому как их матери прощали их самих. Все движется по кругу, по спирали, следующий виток которой на самую малость поднимается над предыдущим. Наши детки кусают наши души, потому что самым близким обычно мстят более всего за собственные глупости и неудачи. Мы вздрагиваем от боли, озаряясь осознанием своих гадостей, оставшихся уже в далеком прошлом. И только тогда мы начинаем видеть их уродливые следы в паутине тропочек и овражков, изрезавших лица наших мам.
Просыпаясь в день своего рождения, мы млеем в постели в предвкушении возбужденных звонков, повышенного внимания коллег и домашних, подарков и витиеватых слов в сравнительной и превосходной степени. Наше «я» разбухает раз в год до невероятного самолюбования. Волнительная