Еловые ветви заснежены – кажется, будто летит

      большая белая птица на фоне пустых небес.

      Как сказочный бледный цветок,

      в синем небе месяц висит —

      поскольку его погасить забыли – ему не по себе.

      Моя огромная грусть покинула вдруг тюрьму

      и повисла на фоне гор, как желтоватый дым.

      Смешок осторожный в сердце.

      И странно лишь – почему

      мужчина, идущий рядом, вовсе мной не любим?

      Армада солнц скользит по льду реки —

      разбившийся об лед корабль-пламя.

      Вверх на горе береза тянет две руки,

      как мальчик, что погнался за орлами.

      Плененный молниями облачный навес

      скользнул вдали и не задел небес.

      И если сердце – в солнечных цепях,

      уединенье его в бездну не заманит.

      Дым поднимается к вершинам второпях,

      и синева тоски уходит с ним в тумане.

      И память, белая, как снег и этот лед,

      алмазы прошлого погасит и зажжет.

      Не встанешь у дверей, страдая и желая,

      колеблясь и стремясь вперед.

      В такой ненастный день душа моя нагая

      чудес уже не ждет.

      Все ясно: встреча на углу, смятенье дома,

      и не унять у губ зажженной спички дрожь,

      рука дрожит, рука к руке влекома,

      никто не спросит: «ну, так что ж?»

      Есть путь один, ведущий к краю бездны,

      к стенам, за коими – грядущая тоска.

      Из тех краев назад дороги неизвестны,

      забыты на века…

      Тот, кто в дар получает большую луну, —

      ту, что помнит младенчество многих людей,

      колыбельных несчетное помнит число, —

      тот, кто в дар получает большую луну,

      что колдует, вздымая волну на воде,

      чтобы с шелестом волн к нам легенды несло, —

      кто ее получает – на том благодать.

      Как ребячлива ночь и мудра!

      Что ей стоит все крыши в ладони собрать —

      будто ракушек это гора.

      Эта комната – остров в сиянье луны.

      В складках штор привиденья роятся,

      ну, а в зеркале сказки отображены —

      там