Когда они сели за стол, жаркое простыло, а вино, принесенное с ледника, степлилось. Пришел мальчик Уно и, неслышно ступая, как учил его старый Муга, пошел вдоль стен, зажигая светильники, хотя было еще светло.

      – Это твой раб? – спросила Кира.

      – Нет, это свободный мальчик. Очень славный мальчик, только очень скупой.

      – Денежки счет любят, – заметил Уно, не оборачиваясь.

      – Так и не купил новые простыни? – спросил Румата.

      – Чего там, – сказал мальчик. – И старые сойдут…

      – Слушай, Уно, – сказал Румата. – Я не могу месяц подряд спать на одних и тех же простынях.

      – Хэ, – сказал мальчик. – Его величество по полгода спят и не жалуются…

      – А маслице, – сказал Румата, подмигивая Кире, – маслице в светильниках. Оно что – бесплатное?

      Уно остановился.

      – Так ведь гости у вас, – сказал он, наконец, решительно.

      – Видишь, какой он! – сказал Румата.

      – Он хороший, – серьезно сказала Кира. – Он тебя любит. Давай возьмем его с собой.

      – Посмотрим, – сказал Румата.

      Мальчик подозрительно спросил:

      – Это куда еще? Никуда я не поеду.

      – Мы поедем туда, – сказала Кира, – где все люди как дон Румата.

      Мальчик подумал и презрительно сказал: «В рай, что ли, для благородных?..» Затем он насмешливо фыркнул и побрел из кабинета, шаркая разбитыми башмаками. Кира посмотрела ему вслед.

      – Славный мальчик, – сказала она. – Угрюмый, как медвежонок. Хороший у тебя друг.

      – У меня все друзья хорошие.

      – А барон Пампа?

      – Откуда ты его знаешь? – удивился Румата.

      – А ты больше ни про кого и не рассказываешь. Я от тебя только и слышу – барон Пампа да барон Пампа.

      – Барон Пампа – отличный товарищ.

      – Как это так: барон – товарищ?

      – Я хочу сказать, хороший человек. Очень добрый и веселый. И очень любит свою жену.

      – Я хочу с ним познакомиться… Или ты стесняешься меня?

      – Не-ет, я не стесняюсь. Только он хоть и хороший человек, а все-таки барон.

      – А… – сказала она.

      Румата отодвинул тарелку.

      – Ты все-таки скажи мне, почему плакала. И прибежала одна. Разве сейчас можно одной по улицам бегать?

      – Я не могла дома. Я больше не вернусь домой. Можно, я у тебя служанкой буду? Даром.

      Румата просмеялся сквозь комок в горле.

      – Отец каждый день доносы переписывает, – продолжала она с тихим отчаянием. – А бумаги, с которых переписывает, все в крови. Ему их в Веселой