Под вечер, когда родственники потихоньку рассосались, Боб сорвался. Один в квартире, а кажется – один во Вселенной. Пустота, сука, распирает душу, хочется грудь разодрать, чтобы выпустить ее… в общем, сбегал он в знакомое место, купил «кассету» хмурого, замутил и вмазался, как встарь.

      Был он по молодости героинщиком, но хватило воли соскочить, что случается чрезвычайно редко. Или не воля ему тогда помогла, а трусость? Вовремя испугался? Сейчас уже неважно…

      Сейчас Боб, тяжелый и теплый, обмякший в кресле, медленно растворяется в ласковом океанском приливе. На звонки не реагирует.

      Некто входит в квартиру: открывает дверь запасным ключом, полученным в свое время от Боба. Смотрит на хозяина, неподвижного и бледного. Смотрит на шприц, на ложку, на включенный повсюду свет…

      – Борис Иннокентьевич изволит отдыхать. С пониманием.

      Веки у Борьки на миг поднимаются и опускаются – как пленочки. Он откликается:

      – У тебя радужно-черная аура. Это большая честь.

      – Для кого?

      – Для нас, прозрачных. Наши матовые мысли – за слюдяным барьером. Ты разбей, если хочешь.

      – Попозже, – соглашается некто. – Как оно вообще?

      – Все путем.

      – Рад за тебя, Кентыч.

      Лицо Борькино ломается. Улыбка уродует губы.

      – А ты все помнишь, Тараканище.

      – Все помню. Ваша уважаемая кликуха, Кентыч, снова в тему. Опять вы вписались в систему, как вам ни ай-ай-ай!

      – Положить и постучать.

      – Извини, что мешаю, но звонили из больницы. Ты трубку не берешь, так что мать Галины вызвонила меня. Твою Галину завтра с утра переводят на отделение. Но, поскольку вам с обиженным классиком на всякие пустяки «положить» да еще и «постучать»…

      Подкопченная ложка, взятая уверенной рукой, тюкает Кентыча по лбу.

      – Поцелуй летучей мыши, – с восторгом комментирует тот. – Спасибо. Калейдоскоп надо встряхивать.

      Борису Иннокентьевичу хорошо. Слова проникают в его мозг, чудесным образом минуя разум, слова сплетаются в величественные конструкции галактического масштаба, исполненные совершенства, но лишенные смысла.

      – Нынешние дети не знают, что такое калейдоскоп, и даже твой героин им не поможет, – говорит призрак из детства. – Бог с ней, с Галиной, я лучше расскажу о другом. Помнишь историю с костром? В детстве, когда ты взял меня с собой в лес. Вы там нажрались в говно и не заметили, как один хрен из вашего класса, такой же бухой, поджарился. Всплывает картинка? Так вот – никакого несчастного случая. Его звезданули сзади по башке и, пока он валялся в отключке, воткнули ему в шею заточенный сучок, из-за которого он не смог кричать. Сучок – вместо вертела. А потом затащили падлу в почти погасший костер. Все как написано, все по рецепту. «Нанизать остряка на вертел и положить на тлеющие угли. Запеченные шутки выкапывать горячими. Искру не раздувать, а то разгорится