Крупа просыпалась. Люба смела ее с полки ребром ладони в пригоршню другой и высыпала обратно в пакет.

      Хлопнула дверь. Она обернулась.

      – День добрый.

      Она не ответила, только голову наклонила. Это не было неуважением. Люба к участковому относилась хорошо – по ее меркам и по сравнению с тем, как относилась к большинству жителей Покровского, не говоря уж о людях проезжих.

      Егоров к такому обхождению относился спокойно. Он подошел к прилавку.

      – Я не покупать. Я спросить. Ты Славку Колычева сегодня видела?

      По виду участкового Люба поняла, что на сей раз отделаться кивком не удастся. И все же попыталась.

      – Так видела? – с нажимом повторил Егоров.

      – Заходил.

      – Когда? Зачем?

      – Утром. За конфетами.

      – Куда потом направился, не заметила?

      – Нет.

      – А сам он не говорил?

      – Славка?

      Егоров нахмурился: да уж, нашел что спросить.

      – Ладно, – нашел что сказать он. – Никуда не денется.

      Участковый вышел из магазина.

      Люба тоже подошла к приоткрытой двери.

      На крыльце участковый столкнулся с Тютелькой и задал ему тот же вопрос – о Славке.

      – А что случилось? – с ноткой наигранного подобострастия заинтересовался Тютелин.

      – Да кое-что, – произнес Егоров тоном, в котором было его нескрываемое отношение к Тютельке – и недоверие, и брезгливость.

      – Так, наверное, у озерца он, у Мизинца. За птицефермой. Я его там давеча видел. Сидит, смотрит и лыбится.

      Участковому стоило бы сказать «спасибо», но это, пусть в самом малом, означало быть обязанным Тютельке.

      – А ты чего здесь? За водкой? Все не угомонишься?

      – Какая водка? Мне ж Пятнатая не отпускает, будто не знаете, своевольничает. Я сигаретами разжиться.

      Егоров сдвинул брови:

      – Чтобы я этого не слышал! Она – Люба, а лучше – Любовь Макаровна! Понял меня?

      Участковый спустился с крыльца и пошел по дороге, по ее краю, где не так пыльно.

      Люба потянула дверь на себя. Что Егоров одернул Тютельку, ее не удивило и не порадовало, на то и участковый. Только зря он так горячо, ей уже давно все равно. Пятнатая… Такая и есть, такой и останется.

      Между дверью и косяком возник исцарапанный ботинок Тютельки.

      – Ты чего это, а?

      Люба потянула сильнее. Процедила сквозь зубы:

      – Перерыв.

      Тютелька не уступал:

      – Продай сигареты, слышь!

      Люба потянула сильнее, а потом, забывшись, еще сильнее.

      – А мне не больно, – заржал Тютелин.

      Тогда она замахнулась. Тютелька отпрянул. Дверь захлопнулась.

      – Ах, ты… Пятнатая!

      Тютелин продолжал разоряться, но Люба не стала прислушиваться, ничего нового