Собаки проваливались в рыхлый снег, натыкаясь на валуны. Ветер в буквальном смысле начал валить с ног, когда путники, по их расчетам, оставили за собой большую половину пути. Дышать становилось невмоготу. Немного облегчало лишь то обстоятельство, что ветер долгое время не менял своего направления и дул в спину, помогая тем самым движению. Коренастый Илья Ерофеевич беспрестанно подталкивал нарты, после чего возвращался к собакам. Таким образом помогал преодолевать им ледяные глыбы на пути. От тяжелого труда его лицо покрывалось испариной, борода с усами обросли ледяной коркой, на щеках, на носу, на руках образовались белые пятна от обморожения.

      – Ничего, не возьмешь! Чу! Чу! – выкрикивал он собакам.

      – Душков! За мной! Не отставать! Немного осталось. Завтра к вечеру должны выйти. Будем в теплой каюте чай попивать горячий! А позже смотреть вперед нужно внимательней. Огоньки должны будут просматриваться!

      Боцман кричал, но ветер уносил его слова далеко вперед и Душков мог уловить только обрывки слов.

      – Что, что, – продолжал выкрикивать на ходу Илья Ерофимович, – а работать с компасом меня научили! Эх, звезд бы на небе бог послал, ничегошеньки не видно, Идем на ощупь!

      – Я, я больше не могу, – твердил его подчиненный. Мы не найдем судна! Мы идем в другую сторону!

      Вид у Душкова стал рассеянный, даже чудаковатый, нерешительный. Он часто отставал от упряжки. Человек он был мнительный, не волевой, но до сих пор послушный и знающий свою работу. Отрицательные качества в его характере стали заметны уже после выхода именно на этот маршрут. Там же, на шхуне, распознать это было сложно. Опыта подобных походов у него не случалось, да и на большой воде он оказался непонятно как. Ходил на речных судах по Неве. Жаловать, так, особо никто не жаловал. Привилегий больших не даровали. Человек незаметный. Семьи не было, хотя в его двадцать семь можно было и обзавестись. Немного увлекался поэзией. Любил очень Пушкина. Его иногда в команде и называли поэт. Из всех родных в живых оставалась только мать, уже в значительно преклонном возрасте и надеяться она могла только на сына, единственного. Досмотрит, докормит. Любили они друг друга очень крепко и не чаяли друг в дружке души. Не отпускала она его в это плавание. Но больно Виниамину перемен хотелось, покорять недоступные места на севере России, о которых так много говорили и писали в газетах,