Камиль договорился, что переночует в Версале у своего кузена. Он специально попросил депутата при чужих, чтобы тому неловко было отказать. Явился Камиль далеко за полночь.

      – Где, ради всего святого, тебя носило? – спросил де Вьефвиль.

      – Я был у герцога де Бирона и графа де Жанлиса, – пробормотал Камиль.

      – Ясно. – Де Вьефвиль был раздосадован, не зная, верить ему или нет. К тому же в комнате присутствовал третий, мешая хорошенько отчитать Камиля.

      Молодой человек покинул тихое место у камина.

      – Я ухожу, мсье де Вьефвиль. Однако поразмыслите над моими словами.

      Де Вьефвиль и не подумал их друг другу представить. Молодой человек сам обратился к Камилю:

      – Я Барнав, возможно, вы обо мне слышали.

      – Все о вас слышали.

      – Вероятно, вы считаете меня обычным смутьяном. Надеюсь, я докажу, что способен на большее. Спокойной ночи, господа.

      Он тихо закрыл за собой дверь. Камилю хотелось выскочить вслед за ним, задать вопрос, завязать знакомство, но на сегодня он утратил способность изумляться. Это был тот самый Барнав, который выступил против королевских эдиктов в провинции Дофине. Люди называли его Тигром, но сейчас, разглядев этого скромного, некрасивого, курносого адвоката, Камиль понимал, что в прозвище содержалась легкая насмешка.

      – В чем дело? – спросил де Вьефвиль. – Ты разочарован? Представлял его себе иначе?

      – Зачем он приходил?

      – За поддержкой. Уделил мне жалких пятнадцать минут, да и то среди ночи.

      – Вы оскорблены?

      – Завтра увидишь, как они будут драться за привилегии. Все думают только о том, как бы что-нибудь ухватить, если хочешь знать мое мнение.

      – Неужели ничто не способно поколебать ваши провинциальные взгляды? – спросил Камиль. – Вы хуже моего отца.

      – Камиль, будь я твоим отцом, я бы давным-давно свернул твою тощую шею.

      Часы во дворце и в городе согласно пробили час. Де Вьефвиль развернулся и ушел спать. Камиль вытащил черновик памфлета «Свободная Франция». Он прочитывал каждую страницу, рвал поперек и ронял обрывки в камин. Камиль не успевал за развитием событий. На следующей неделе, deo volente[10], в следующем месяце он перепишет его снова. В пламени Камиль видел картину: он пишет, чернила скользят по бумаге, он откидывает волосы со лба. Когда под окнами стихло, он свернулся в кресле и уснул при свете догорающего камина. В пять утра рассвет просочился сквозь ставни, первая телега с кислым черным хлебом покатила на версальский рынок. Он проснулся, сел, оглядел незнакомую комнату, болезненные предчувствия пронизывали его, словно медленное холодное пламя.