Мировая революция. Воспоминания. Томаш Масарик
Читать онлайн книгу.
в лице Вены, в глубине души презирал. В 1870–71 годах Бисмарк уже не придерживался тактики 1866 года, аннексия Эльзаса и Лотарингии была ошибкой, несмотря на то, что политика Наполеона III была безрассудна. Наблюдал я и то, как позднее Бисмарк колебался между Россией и Англией. Муж крови и железа хранил в душе еще слишком много старого макиавеллизма.
Новый курс можно было назвать более чем колеблющимся. В области политики и дипломатии он страдал близорукостью и вследствие своей неопределенности и странной импровизации казался всем шатким; колониальная и морская политика были чрезмерны, император Вильгельм настраивал против себя не только Англию, но и Россию и отличался вообще недостатком психологического такта – не понимал ни людей, ни народов. Слишком абсолютистский Бисмарк ожидал от людей более покорности, чем истинного соглашения. При этом Вильгельм слишком односторонне связывал себя с Веной. Его режим стал очень скоро полной противоположностью старо-прусской прямолинейности. Но имперские стремления и мировой империализм, благодаря союзу с возрастающим капитализмом выскочек, стали очень скоро нелепыми и морально сомнительными. И университеты подпали под это влияние. Философия и политика пангерманизма должны были для мыслящих людей служить роковым напоминанием, но так не случилось… Командный состав армии и сама армия (офицерство) были без исключения пангерманизованы. Я постоянно обращал внимание на пангерманизм и призывал к изучению новой мировой политики и к тому, чтобы и наша политика была шире. Отвращение к пангерманизму, которому служили Вена и Будапешт, диктовало мне вмешательство в югославянский процесс и в мировую войну.
Не нужно, конечно, и говорить, что мировую войну я не считал войной германцев со славянами, несмотря на то, что ненависть Австрии к Сербии была поводом, а частично и причиной войны. То, что Бетман-Гольвег и император Вильгельм, Вена и Будапешт обвиняли в войне Россию и панславизм, принуждало к осторожному принятию этой немецкой теории; немецкие профессора (Лампрехт, Готхейп и др.) не могли меня в этом убедить. Я видел в войне гораздо большее. В исторической перспективе мне пангерманский империализм представлялся продолжением старого и затяжного римско-греческого антагонизма, вражды Запада и Востока, Европы и Азии, позднее Рима и Византии; антагонизм этот не только национальный, но и культурный. Пангерманизм и его Берлин-Багдад придал унаследованной Римской империи узкий национальный и шовинистический характер; обе империи – германская и австрийская, возникшие из римско-средневековой империи, соединились для порабощения старого мира. Друг против друга стояли не только германцы и славяне, но и германцы и Запад, культура германская и западная, Запад, включающий в себя также и Америку. На стороне немцев были венгры и турки (болгары уже не имеют такого значения); немцам было важно покорить Европу, Азию, Африку, словом, Старый Свет; против этого восстал остальной мир; и впервые