Обитель Блаженных. Алексей Николаевич Евстафьев
Читать онлайн книгу.
сейчас в обществе преобладает ироничное отношение к подобным вещам.
– Может, и не преобладает, просто не всякий готов признаться, что он мистик. – заметила Катенька.
– Ну, может быть, может быть… – с сомнением покрутил головой Евпсихий Алексеевич и поразмыслил вслух. – Мне вот припоминаются конец восьмидесятых годов прошлого века и первая половина девяностых – вот уж было время активного общественного бессознания, даже безумия. Воистину наблюдалась благодатная почва для расцветания всяческим кашпировским и религиозным сектам, а тем более традиционным конфессиям – и хорошо, что последние становились прибежищем от всего остального, пытались сумбур в головах приводить хоть в какой-то порядок, пусть даже и лишённый исторической логики, если к нему присматриваться внимательней. Человеческой истории позволительно быть не совершенно логичной; точнее сказать, прошлые времена нам могут без всякой опаски казаться абсурдными и безрассудными – ведь нам в них не жить, нам главное, чтоб настоящее время не было подвластно влиянию безумцев. Мне стали понятными слова, прочитанные когда-то в газете, что кто-то из немцев сказал о периоде фашизма в Германии, как о периоде безумия нации, не способной более ни к чему, кроме безумствования. Так и есть, на сломе системного устройства или в период экономического унижения, люди теряются, перестают верить собственным чувствам, а верят посторонним воплям, обещающим блага либо здесь и сейчас, либо никогда. Люди и так – в большинстве своём – не воспринимают в повседневной жизни общественное бытие в его целостности, живут по принципу «каждый сверчок – знай свой шесток», а когда даже эта мозаика начинает рассыпаться, то невероятно сложно удержаться на краю пропасти.
– Насколько этот внешний процесс рассыпания оправдывает человека в частности и тем более общество, если он приводит к злодейству? – задала риторический вопрос Катенька.
– Незнание законов не освобождает от ответственности. – напомнила крыса Маруся.
– Да-да. – согласился Евпсихий Алексеевич. – Не освобождает.
– Смотрите, дяди и тёти, какую ещё песенку я придумала. – без лишних предупреждений встряла в разговор Улинька, спела свою песню и получила ещё порцию аплодисментов, правда немного прохладных, чем раньше:
«Можно скушать всё на свете:
все болты и все штиблеты!
всех зверей, птиц и жуков –
проглотил и был таков!
Даже можно съесть кастрюлю –
хоть какую, хоть пустую!..
Лишь белиберды ведро
вам не стрескать ни за что!..»
Лев Моисеевич поаплодировал с ворчливой меланхолией и попросил девочку не петь песенок всякий раз, когда вздумается. Лев Моисеевич сказал, что он немного растерян, что он нервически воспринимает всё происходящее, поскольку пожил на свете немало и повидал всякого, а Улинька своим чудаковатым пением мешает сосредоточиться. Улинька пообещала Льву Моисеевичу с этих пор петь только тогда, когда её попросят, но кажется тут же и забыла про