Неокрепшая зрелость, ты память мою озадачь

      Надвигающим кепку подростком в немодном прикиде,

      Зарывающим тайны из книжной своей пирамиды

      На задворках одной из случайно построенных дач.

      Примостила тома и из книжек построила мост

      В заповедный мирок со «вчера», и «сегодня», и «завтра»,

      Где упорно росла НТР из хребта динозавра,

      Громоздя нашу Землю на хобот, на панцирь и хвост.

      Неуемный подросток, справляясь с задачей в уме,

      Всем пример подает, как решать непростые примеры.

      На мосту отзывается мягкая поступь Венеры,

      Восходящей из пены навстречу стареющей мне…

      Мне Господь ортодокса милее античных богов.

      По пустыне бродивший в немодном в то время прикиде,

      Иордан освятивший, вкушавший лишь мед и акриды,

      Возвещает благое Святой Иоанн Богослов.

      Громовые раскаты, в негаснущем небе рыча,

      Вышибают дождливые капли из щедрого неба.

      Словно плачет о рае, потерянном глупостью, Ева.

      Нам остался лишь деготь. И, может, еще саранча…

      Брови хмурю под кепкой, взбираясь на верхний этаж

      Пирамиды моей многотомной. Маячит разлука:

      Динозавр умирает, Венера, печально безрука,

      Новоселье справлять поспешает теперь в Эрмитаж.

      А живое – оно навсегда поселилось не там,

      А на даче случайной, и вовсе она не приелась.

      Видно, крепнет во мне потихоньку проросшая зрелость,

      Как букварь, мою душу слагая по нужным ладам.

      После грома в природе, а нынче еще и во мне,

      Вроде все как и прежде. Подросток все в том же прикиде.

      Но готова не дрогнувшим голосом крикнуть: «Изыди!» —

      Я хотевшему место во мне застолбить сатане.

      Моргнувши пару раз, фонарь ослеп

      И в бездну мрака взял луну-подружку.

      Через скакалки плещущихся ЛЭП

      Перелетают голуби к кормушке.

      В кромешной тьме, которой ночь щедра,

      Сквозь караваны черных туч транзитом

      Спешат, не дожидаясь до утра,

      Навстречу ветру. Знают, что пронзит он

      Холодным острым жалом. Впереди

      Летят другие стайкою, легато,

      Как будто в птичьей маленькой груди

      Под опереньем спрятан навигатор.

      Их клин похож на парусный корабль

      С пернатым капитаном за кормилом,

      Зовут на пир древесная кора

      С избушкой, что не раз уже кормила…

      Вот так, когда невзгодам вопреки

      Стремишься к цели телом и душою,

      То бремена становятся легки,

      Из малой – цель становится большою.

      Говорят, война заставляет взрослеть быстрее,

      А порой, напротив, она же и молодит.

      Вот казалось: он давно невозвратно стареет.

      Весь – потухший взгляд, да и в целом потухший вид.

      На ходу скрипят, как несмазанная телега,

      В нем душа и голос, и в теле каждый сустав.

      Но случилось так, что забытыми стали эго,

      Дом и пенсия – знает он, запасник, Устав.

      Как щелчком – гипноз, он апатию разом скинул,

      Распрямилась враз ревматоидная спина,

      На его, опять офицерски прямую, спину

      Целый полк задач водрузила теперь война.

      Взгляд горит огнем, как снаряд, покидая пушку.

      Он не просто воин – он здесь полковой начарт.

      И теперь боец, вспоминая жену-старушку,

      Шепчет ей прощанье. Атаку спешит начать.

      Он бежит, как спринтер. И только сверкают пятки.

      И не чует боли, хоть пятки до крови стер.

      С боевой подругой – вернейшей сорокапяткой —

      Рука об руку он вбегает в войны костер.

      Вот бывает – смерть, что людей возвращает к жизни.

      Дым – что взгляд не застит, а делает взгляд ясней.

      С боевой подругой, забывши о ревматизме,

      В сорок пятый год мчится он навстречу весне.

      И потом за чаркой водки, с друзьями на спор

      (Их из школы – в бой, с арифметикой – не лады),

      Скажет он: «Я дед! Не верите? Гляньте в паспорт!»

      Впрочем,