Значит, дело было в шестьдесят пятом году, в августе или сентябре, незадолго до того, как матушка решила уволиться из строительного треста. Что и почему не знаю, да оно и не столь важно. Хотя… Возможно, что бытовая неустроенность сыграла свою роль. Общежитие с удобствами во дворе, тёмными зимними вечерами в туалет группами ходили – были случаи, когда девчонок подкарауливали и насиловали… С магазинами тоже было тяжко. Промтоварных не было вообще, за одеждой или хозяйственными принадлежностями ездили в Старую Ладогу или Кириши, а то и в Ленинград при случае. Продовольственные магазины были, но ассортиментом не баловали. Особенно туго было с хлебом. Точнее, хлеб-то как раз был – чёрный, самый дешёвый, из смеси ржаной и кукурузной муки. Ни булки, ни белого хлеба, ни сдобы – только хлеб. Люди злились, крыли матом Хрущёва, который своей кукурузой все пшеничные поля угробил. Но деваться было некуда, ели то, что было.

      В один не совсем прекрасный день по тресту пронеслось: булку привезли! Работяги побросали инструменты, возле булочной мгновенно выстроилась громадная очередь. Перед матушкой стоял парень из их бригады, по прозвищу Заика. Заикался парень сильно, а как разволнуется, так вообще слова выдавить не может. То на собрании возьмёт слово и стоит, краснея от натуги. То бригадиру пару ласковых надумает высказать, а никак.

      Очередь, хоть и была длинной, но двигалась быстро. Люди брали по два батона свежей ароматной булки, давали деньги без сдачи и отходили от прилавка, не задерживая остальных покупателей. Вскоре подошёл черед Заики. В ответ на равнодушное "Что вам?" Заика хотел сказать "Булку". Но в самый ответственный момент проклятый язык и прочие органы речи вновь подвели:

      – Б… Б… Б-б…

      Стоявшие сзади начали торопить застрявшего недотёпу, Заика начал волноваться, что было совсем некстати.

      – Б-б… Б-б-б…

      – Да отойди ты уже от прилавка! – донеслось из конца очереди.

      – Б… Б-б… Б-б-б… Х-х…й с ним! Хлеб! – неожиданно чётко произнес Заика под громовой хохот очереди.