Лучшая политика – это честность, и ни к чему смеяться, я абсолютно серьёзен. Господь всемогущий и все 12 его апостолов! Как же с ней тяжело! И как интересно. Каждый день сплошное фехтование на рапирах: выпады, уходы, точечные уколы, и снова в изящную стойку: ангард… алле… батман… туше… туше… ретур… Ангард! 29Фехтовал всю жизнь с соломенными чучелами, и вот: впервые попался достойный противник.

      Спросите, откуда таких слов нахватался? Кроме Гая Юлия Цезаря моя мама любила «Гардемаринов», поэтому в возрасте, когда ребёнок ещё не очень сопротивляется идиотским затеям родителей, меня отдали в секцию фехтования. Наш тренер был из ещё более древнего поколения, и французские термины предпочитал русским. В его каптёрке висела фотография Балона с дарственной надписью «Якову Владимировичу от Владимира Яковлевича, один за всех и все за пузырём!» Нам, малым он объяснял, что «пузырь» – это потому, что автограф знаменитый гвардеец кардинала дал ему на воздушном шаре, но я уже тогда подозревал, что он врёт.

      Первая наша ночь была настоящей фантастикой. Я и думать забыл, как совсем недавно, на корабле, выискивал в ней хоть что-то. Всё изменилось: я постоянно открывал в ней что-то новое и удивлялся. Думаете влюбился? Конечно нет. Я просто восхищался.

      Она не давала мне расслабиться ни на секунду, и как бы я ни старался, и как бы не сносило крышу ей, всё равно я ощущал внутри неё титановую сердцевину, которую расплавить был не в состоянии.

      «Трахни её так, чтобы ползала за тобой и просила «ещё»!»

      Ха! Саттаров с такими женщинами просто не сталкивался. Я нашёл все её кнопки, но вывести на ручное управление так и не смог.

      Мы лежали, не касаясь друг друга, распаренные, как после бани. За окном серели предрассветные сумерки. Инга свесилась с кровати, нашарила бутылку вина.

      – Будешь? – спросила она, тяжело дыша.

      – Да, – кивнул я, – сначала ты.

      Дышал я ничуть не легче. Она присосалась к горлышку. Я смотрел на её тело и, не скрываясь, любовался. Небольшая грудь с острыми сосками торчала вперёд, плоский живот без малейших признаков жира, небольшие подкачанные бицепсы. И ноги… Ноги у неё были абсолютным совершенством. Такие ноги можно выставлять в Эрмитаже за пуленепробиваемым стеклом, чтоб не спёрли. Инга протянула мне бутылку. В ней оставалось несколько глотков.

      – Извини, – сделала она вид, что смутилась, – это было сильнее меня.

      – Ничего, – ответил я и влил в себя остаток.

      – Хорошо… – блестящей от пота змейкой Инга заструилась ко мне и вонзила клыки в мочку уха. Я застонал, она ойкнула, закрутилась в простыню.

      – Ты куда? – крикнул я ей в спину.

      – В душ! – донеслось из коридора, – я такая потная!

      – Я тоже! Я с тобой!

      Она возникла в проёме, чёрный шёлк скрыл так немного, что мозги закипели, дорисовывая остальное.