Россия и современный мир №2/2012. Юрий Игрицкий
Читать онлайн книгу.
– но это были небольшие ниши, неспособные стать постоянными структурными элементами системы.
Поскольку логика складывания такой ситуации выявилась довольно быстро, столь же быстро обозначилась возможность власти вмешаться в процесс. Необходимо совершенно ясно понимать, что власть (президент, правительство, представительные органы, чиновничество) после распада СССР и крушения советской системы не была партийной, как в исторически сложившихся однопартийных и многопартийных государствах. Она была некоммунистической и антикоммунистической, но не имела собственной партийной принадлежности. Следовательно, власть сама могла обрести партийность, создав организацию, которая шла бы на выборы под ее знаменами ради ее же сохранения и упрочения – партию власти.
Государственная власть и партии были не раз обручены в истории – по-разному. Принято считать, что в тоталитарных режимах функции и поля деятельности власти и партии во многом совпадали и это в наибольшей мере относилось к советскому государству и КПСС. Данное представление подлежит уточнению, поскольку апогеем тоталитарного правления в СССР был период сталинизма, когда правили сам диктатор, репрессивные органы и уж в третью очередь КПСС; апогей же партийного правления – послесталинский период, когда уже не было диктатора, масштаб репрессий резко снизился, а административные функции КПСС необычайно расширились. Но отнесение КПСС (как и NSDAP в гитлеровской Германии) к категории тоталитарных партий прижилось в исторической и политологической литературе. СССР и нацистская Германия были однопартийными государствами, в них почти полностью совпадали форма и методы правления.
Роль и функции гегемонистских партий существенно отличались. Сам этот термин был введен польским социологом Е. Вятром применительно к ПОРП в коммунистической Польше. «Гегемонистская партия не допускает ни формального, ни фактического соревнования за власть», – разъяснял классик партологии Дж. Сартори, воспринявший термин [30, с. 230]. Он же ввел и другой – «доминантные партии» [там же, с. 192], охватывающий такие разные организации как Индийский конгресс, партии французских радикалов и скандинавских социал-демократов, а также Институционно-революционная партия Мексики, правившая страной с 1920-х по 1990-е годы (которую он одновременно причисляет и к гегемонистским партиям).
Во всех случаях политические курсы государства и политические программы партий были либо тождественны, либо тесно взаимосвязаны. В контексте текущего анализа важно, однако, не это, а то, что гегемонистские и доминантные партии могут формировать (и де-факто формируют) государство в соответствии со своими программными целями; партия же власти сама формируется государством (более конкретно – верховным правителем и его окружением) как инструмент политического действия. И поскольку в новой России власть институционально и идеологически вышла не из партийных программ, а непосредственно