Жарким летом подъезд хрущевки холоден как склеп. После яркого солнца улицы глаза на секунду слепнут, прежде чем начать привыкать к сумраку подъезда. Первые шаги по лестнице неуверенны, рука судорожно перехватывает перила, боясь отпустить их слишком надолго, будто перила могут выскользнуть змеей и раствориться во мраке. Перила вымазаны чем-то липким, может быть, сладким – ловушка для рук. Змея тоже не хочет расставаться с руками, хочет чувствовать их прилипшими к своему телу. Пальцы касаются комочков засохшей жвачки, шелушащейся слюнной пенки, проносятся в миллиметре над бритвенным лезвием. Кто-то позаботился воткнуть в полимерную шкуру перил обоюдоострое лезвие, учитесь плавать – все правильно, у змеи должны быть острые зубы.

      Площадка между первым и вторым этажами плавает в желтом – ущербном брате солнечного света, плещущегося снаружи. Желтый мутным глазом треснутого оконного стекла смотрит на подоконник, уставленный бутылками, опорожненными до начала его смены при свете наполненной газом и жаром капсулы. Между бутылок втиснулась консервная банка, из которой торчит смятая, точно сигаретный окурок, тушка голубя. Расплющенные окурки повсюду: на кафеле площадки, в зеленой и коричневой глубине бутылей, в щелях почтовых ящиков, припорошенных шелухой семечек, торчат из стен, свисают с потолка.

      На лестничной клетке второго этажа сидит кот, умывается, слизывает капли желтого, прилипшие к его шерстке. На улице жарко, кот наслаждается колодезной прохладой подъезда. Здесь спокойно. В этом подъезде нет собак, тут живут только люди.