Той ночью в холодной комнате казарм в Холсуорси я попыталась найти с ним общий язык. Задув светильник, мы, два чужих человека, лежали в постели. Кровать была узкой, но между нами все равно оставалось немного места. Из конюшен доносилось лошадиное ржание, кто-то кричал нечто похожее на: «Слон! Слон! Слон!». Зачем кому-то среди ночи в казармах Холсуорси вспоминать про какого-то слона?

      Мистер Макартур не шевелился, лежал на другом краю кровати, будто камень. Не умер же он за те несколько минут, что прошли с того момента, как он задул свечу, шумно разделся и нырнул под одеяло с другой стороны? Конечно, не умер, но лежал неподвижно, как мертвец.

      – Раньше я не понимала, что значит «сердце не на месте», – промолвила я.

      Создавалось впечатление, что я кричу: так громко прозвучал мой голос в темноте каморки.

      – А сегодня поняла, – продолжала я. А что еще оставалось? – Казалось, сердце у меня в рот переместилось, оттого там и пересохло!

      Я вспомнила, как тяжело он дышал, надевая мне на палец кольцо, и сказала себе: «С самого начала строй отношения так, как ты это видишь – или, по крайней мере, надеешься увидеть». Я нащупала его ладонь под одеялом и стиснула ее.

      – А у вас, мистер Макартур, – спросила я, стараясь придать непринужденность своему тону, – сердце тоже было не на месте?

      Он молчал, на пожатие мое не ответил. Я похолодела, поняв, что совершила ошибку, которую придется как-то исправлять. Но через некоторое время он заворочался в постели, будто с намерением повернуться ко мне. Произнес:

      – Да. Со мной такое впервые.

      Он прокашлялся, прочищая горло, и сдавленно хохотнул.

      – Понимаете, я не могу подобрать слова, чтобы описать, в каком необычном положении я оказался.

      Конечно, мне было бы приятнее услышать: «мы оказались». Но, как, впрочем, и я, всю жизнь до этого дня он мыслил в категориях «я», «мне», «мое». Мысль о том, что мы с ним, до сего дня существовавшие по отдельности, теперь стали каким-то «мы», думаю, была новой и тревожной для нас обоих. Готова ли я к тому, что он и я теперь «мы»? Да, я с радостью беру его за руку, шучу про сердце, но на самом деле желаю ли я, намерена ли стать единым «мы» с этим чужим человеком?