К тому же вопросу он вернулся в более поздней речи, хотя здесь он больше думал об освободительном влиянии революции на человеческий разум: «Раньше весь человеческий ум, весь его гений творил только для того, чтобы дать одним все блага техники и культуры, а других лишить самого необходимого – просвещения и развития. Теперь же все чудеса техники, все завоевания культуры станут общенародным достоянием, и отныне никогда человеческий ум и гений не будут обращены в средства насилия, в средства эксплуатации. Мы это знаем, – и разве во имя этой величайшей исторической задачи не стоит работать, не стоит отдать всех сил? И трудящиеся совершат эту титаническую историческую работу, ибо в них заложены дремлющие великие силы революции, возрождения и обновления».

      Стиль ленинской речи, по-видимому, обладал теми же свойствами прямоты и простоты, что и его аргументы. Он не был великим оратором в том же смысле как Керенский и Троцкий. Все наблюдатели сходятся во мнении, что он доминировал над своей аудиторией благодаря интеллекту и силе своей личности. «Я вышел на улицу с таким чувством, будто меня ударили цепом по голове», – признался политический оппонент.

      Ленин обходился без жестикуляции, ораторских приёмов и росчерков, заискивания перед аудиторией или обращений к ее эмоциям. Его слова «всегда напоминают мне холодный блеск железных стружек», писал М. Горький; Клара Цеткин отмечала, что «он кидал свои фразы, как неотёсанные глыбы». «Какой профессор потерян для мира!» – воскликнул великий историк М. Ковалевский. Все его речи сразу ложились в основу глубоких раздумий, и как только он высказывал свои соображения, он часто внезапно останавливался. В зрелые годы его уверенность в себе была высочайшей, потому что основывалась на глубоком анализе фактов, и он говорил с захватывающей дух настойчивостью и убежденностью, которые передавались всем слушателям. С нравственной точки зрения, оратор-чудодей Троцкий «мог противостоять Ленину не более чем блоха супротив слона», как заметил Брюс Локкарт.

      Ленин обладал второй особенностью, символизирующей достижения революции в целом. Это черта, которая во время первого визита Мориса Бэринга в Россию больше всего поразила его как типичная черта обычного русского – человечность. Попытка