Положим, что, на Пинд взобравшися счастливо,

      Поэтом можешь ты назваться справедливо:

      Все с удовольствием тогда тебя прочтут.

      Но мнишь ли, что к тебе рекой уже текут

      За то, что ты поэт, несметные богатства,

      Что ты уже берешь на откуп государства,

      В железных сундуках червонцы хоронишь

      И, лежа на боку, покойно ешь и спишь?

      Не так, любезный друг, писатели богаты;

      Судьбой им не даны ни мраморны палаты,

      Ни чистым золотом набиты сундуки:

      Лачужка под землей, высоки чердаки —

      Вот пышны их дворцы, великолепны залы.

      Поэтов – хвалят все, питают – лишь журналы;

      Катится мимо их Фортуны колесо;

      Родился наг и наг ступает в гроб Руссо;

      Камоэнс с нищими постелю разделяет;

      Костров на чердаке безвестно умирает,

      Руками чуждыми могиле предан он:

      Их жизнь – ряд горестей, гремяща слава – сон.

      Ты, кажется, теперь задумался немного.

      «Да что же, – говоришь, – судя о всех так строго,

      Перебирая все, как новый Ювенал,

      Ты о поэзии со мною толковал;

      А сам, поссорившись с парнасскими сестрами,

      Мне проповедовать пришел сюда стихами?

      Что сделалось с тобой? В уме ли ты иль нет?»

      Арист, без дальних слов, вот мой тебе ответ:

      В деревне, помнится, с мирянами простыми,

      Священник пожилой и с кудрями седыми,

      В миру с соседями, в чести, довольстве жил

      И первым мудрецом у всех издавна слыл.

      Однажды, осушив бутылки и стаканы,

      Со свадьбы, под вечер, он шел немного пьяный;

      Попалися ему навстречу мужики.