На лестничной площадке двое сотрудников в специализированной черной одежде, видимо, тюремщики, месили кого-то дубинками. Комок на полу охал и извивался, как будто ему в одно время было и больно, и задорно. Войнову Глебу никогда не приходилось видеть, чтобы человек умел так искусно обороняться. Обычно, упавший в драке считается обреченным – максимум, на что способен, это выставить блок и терпеть, надеяться на лучшее. Но этот случай был исключительным. Наглость защищающегося удивляла: парень хватал дубинки, со свистом опускающиеся вниз, не боялся, вязал руки и брыкался. Крутился он настолько проворно, что каким-то образом успевал следить за разными направлениями чужих атак. Смутно чувствовалось, будто он вот-вот вывернется и уже сам побьет обидчиков, несмотря, что был вдвое меньше фигур, одетых в черное.

      Все произошло в момент. Раздался шлепок, за ним – вопль. По эмоциям, возникшим на лице тюремщика, стало ясно, что кроме этого нездорового любования чужим страданием иных удовольствий у него не имеется. Тюремщик занес дубинку, чтобы ударить еще, но звук приближающихся шагов на лестнице его отвлек. На Глеба и своего усатого коллегу он вроде бы посмотрел, но как будто не заметил, и вновь повернулся к своей жертве. Все приготовились к очередному крику. И крик прозвучал. Но ожидать, что заорет сам тюремщик, никто не мог. Глаза его выпучились, резиновое оружие застыло в воздухе, руки с удивительной быстротой потянулись к животу. Обнаружив чужую стопу, упершуюся в пах до упора, тюремщик хотел было что-то сказать, но ничего не смог, кроме писка, и повалился вперед, как подстреленный. Если бы парень не успел перекатиться, грузная черная фигура придавила бы его, а так лишь зажала ноги.

      Но дубинки было две. В момент, когда парень перемещался, то пропустил удар. Оружие с глухим стуком опустилось по макушке, после чего реакция защищающегося значительно замедлилась. Парень потерял азарт своих движений, а потом стало еще хуже: он пропускал удары и почти что не реагировал на них. Ужасно смотреть, как человеку бьют по голове чем-то тяжелым, а он даже не спешит загородиться руками, и если поднимет их, то спустя три-четыре секунды и с таким выражением на лице, будто ему не до этого, будто он сконцентрирован на чем-то другом.

      Глеб был в метре от избиваемого, когда совсем юное лицо, с мягкими формами, но изуродованное злостью и кровавыми подтеками, вылезло из-под кулаков. Парню было не больше пятнадцати лет. Голова рухнула на плитку, а глаза неестественным образом закатились наверх. Но тюремщик как будто этого не замечал, он продолжал махать дубинкой. Криков больше не происходило, лишь удары порождали чавканье.

      Внутри мутило, и