Данил воспользовался этим временным затмением на полную катушку, по-хозяйски скользя руками по ее телу в мокром купальнике, залезая языком в безвольно открытый рот, прерывисто дыша, обволакивая ее своим тяжелым жарким телом.

      Лена, к своему стыду, почувствовала, что ее тело очень даже бурно откликается на такое неожиданное ласковое насилие, грудь становится невозможно чувствительной, поддаваясь чужим рукам, талия выгибается послушно, ладони почему-то не отталкивают, а покорно лежат на широких плечах парня.

      Это было странно. Это было чудовищно.

      Понимание, что она ведет себя, как животное, поддаваясь напору незнакомого и ненужного ей мужчины, ворвалось в мозг, уже практически отключившийся, и отрезвило в момент.

      Лена протестующе застонала Данилу в губы, начала извиваться, стараясь вывернуться из его рук.

      Он почувствовал эту перемену в ее поведении, но еще немного потянул время, показывая ей, кто хозяин положения, продолжая неторопливо целовать, исследовать ее тело жадными руками. Затем оторвался от ее губ, но, не удержавшись, провел языком по шее и ключице, собирая соль и речную воду с кожи.

      Лена, опять получив возможность говорить, торопливо и гневно забормотала ему в склоненную к ней шею:

      – Данил! Данил! Да что вы себе позволяете? Отпустите меня, слышите? Я сейчас полицию…

      Тут ее агрессор, наконец, оторвался от нее, заглянул в испуганные злые глаза:

      – Не решай за меня, чего мне надо, а чего нет, поняла? Ты мне не мать и не училка.

      – Отпусти, – Лена решительно уперлась руками ему в грудь, отталкивая.

      Данил еще пару мгновений постоял, словно размышляя, отпускать или нет, затем нехотя разжал руки.

      Лена, подхватив вещи, практически бегом побежала к остановке троллейбуса, наплевав на переодевание.

      Только бы от него, только бы подальше! Только бы не пошел следом, не разглядел горящие от возбуждения и страха щеки, торчащие соски, что еще больше подчеркивались мокрым лифом купальника, не понял,