…Вернулись нескоро.

      – В вашем подвальчике такая толпа, – преувеличенно негодовал Извлекунов. – Пьяные юнцы, размалеванные, с серьгами в ушах, с кольцами в ноздрях, с девками и бутылками в… короче, все до единого – мои клиенты… С такими зубами, сплошь гнилыми…

      – Ты же окулист, – напомнил ему Амбигуус.

      – Да? Ну и наплевать, в мечтах я всегда был стоматологом. И родился уже с зубами… И фамилия, можно сказать, цеховая…

      – Смотря, что за цех, – усмехнулся хозяин. – Я извлеку из широких штанин…

      С этого момента знаменитый поэт припомнился и наново засел у него в памяти, что будет не однажды явствовать из дальнейшего.

      – В такое время там вечно не протолкнуться, – сообщила Анюта Амбигуус про подвальчик, и можно было лишь удивляться уже ее-то, необъяснимой, осведомленности. Потому что как раз в подобные часы порядочным домохозяйкам не полагалось туда спускаться.

      – В конечном разрезе, вот, – Извлекунов поставил на пятнистую к тому времени скатерть первое, второе и третье.

      Ровно с тем, чтобы через полтора – по половине на емкость – часа все закончилось снова.

      Лицо у Гастрыча после того, чего он хлебнул у себя на квартире, превратилось в застывшую карнавальную маску, но в ней сохранялось что-то неуловимое, мешавшее установить, задержать и запереть сказочного персонажа, который никак не поддавался идентификации.

      Остаток отравы он захватил с собой.

      Глубокая ночь продолжала, однако, стоять.

      Это странное, сомнительное пойло допили мелкими рюмками для мелких глотков. Гастрыч уверял, что все это подействует как Огромный Секрет для маленькой такой компании, намекая на специфическую, личного сочинения, добавку.

      Из спальни доносился храп друзей-одноклассников. Младший Амбигуус тоже крепко спал и видел цветные сны с привкусом кислой капусты. Ему снились марки с изображением далеких стран, однако погашенные кислотными рожицами. От впечатлений минувшего дня сохранилось то, что у посерьезневших рожиц отсутствовали уши.

      Все прочие восседали молча и созерцали опустевший стол.

      – Мы не можем отважиться, – первой сказала Оранская заплетающимся языком. И поправила очки. Только что она говорила обратное. Речь шла о доселе немыслимом.

      За несколько часов до того Гастрыч обыденным голосом предложил:

      – А давайте мы этих грибов наварим…

      Засыпавшего Амбигууса-младшего, чьи уши уже обрели мир и спокойствие, призвали и учинили допрос. Но тот вторично отрекся и побожился,