Епископ Филаргос обозревал все это многоцветное великолепие, неузнаваемо изменившее унылый приграничный пейзаж и невольно усмехался про себя. «Воображаю, что было бы, – думал он, – соберись принцесса плыть на корабле. Уверен, от Нанта до Анжера дорога была бы выстлана коврами с анжуйскими гербами по всему полю, а жителей окрестных деревень обязали бы петь и плясать при приближении кортежа. С герцога, пожалуй, станется – вон как расстарался… Хотя и я бы сейчас сплясал, ей-богу!.. Господи, такой мороз!..»

      Как бывший воспитанник францисканцев, Филаргос, по старой памяти, всё ещё неодобрительно относился к роскоши. Но положение обязывает, и епископ, потирая руки над жаровней, нет-нет да и поглядывал с тайным удовольствием на огромный сапфир, который пришлось одеть поверх бархатной перчатки.

      Пришлось…

      Этот перстень, за версту бросающийся в глаза, служил опознавательным знаком, по которому принцесса должна была сразу, без представления, отличить Филаргоса от тех священников, которые представляли дома де Руа и д'Айе. И хотя сам он считал, что греческая внешность достаточно его выделяет, всё же епископ Лангрский настоял именно на перстне.

      Что ж, пусть будет, решил для себя Филаргос. Переписка епископов относительно встречи принцессы на французской земле велась почти тайно, из-за раскола между Римом и Авиньоном. Такой же тайной, но по другим (политическим или внутрисемейным причинам) она могла быть у французского епископа и с племянницей. Что поделать, тайная политика – дело очень тонкое и, в отличие от политики официальной, оперирует нюансами, не всегда на первый взгляд ясными. Сплошные намёки, иносказания, недомолвки… Скорей всего, перстень являлся не столько опознавательным, сколько условным знаком, которым монсеньор Лангрский что-то давал знать арагонской принцессе. А вот что именно, Филаргос счёл за благо не выяснять. И вообще решил не слишком демонстрировать свою догадливость и не спорить из-за пустяков. Пока он им нужен, всё, что делается, делается на пользу и ему. Лишь бы только и принцесса не обманула ожиданий. Пусть хоть десятая часть того, что писал о ней монсеньор Лангрский, окажется правдой, и тогда Новарский епископ признает любые дипломатические уловки правомерными, а также признаёт и то, что не зря мёрз на этой пограничной дороге.