Мальчик. Роман в воспоминаниях, роман о любви, петербургский роман в шести каналах и реках. Олег Стрижак
Читать онлайн книгу.
театральная история. Когда моя первая книжка, грехи юности, вышла третьим изданием (и я тоже был здесь чужой. Но совсем иначе, нежели сумрачный мальчик), то пьеса, по книге, шла уже в тридцати семи театрах Российской Федерации… да вы, верно, помните мой фильм, по той же книжке?.. глаза девочек стали фиолетовыми, громадными, как новгородские блюдца (…на берегу у водной глади лежат в песке четыре блюдца!..).
3 Любопытно, психологически: мне они внимали с религиозным уважением: а на мальчика глядели тупо, как на заговорившее полено. Бьюсь об заклад, они не поняли ни единого слова из того, что мальчик им говорил: мальчик не отвечал их представлению о людях, которые ходят на премьеры, что-то значат и что-то умное имеют сказать. Мальчик мог бы… не знаю, глотать огонь, творить из воды вино и из горелой спички живую розу: и в лучшем случае заслужил бы тупой, очень неодобрительный взгляд. Имеющая место социальная группа, заранее, не глядя, назначила ему норму поведения. Все они, априорно, считали себя умнее, воспитаннее, приличнее, и все они лучше знали жизнь! То есть: они были старше на несколько прожитых глупо лет, были развязней в обращении, с гордым шиком носили галстук из Гостиного двора и костюм от лучшего портного с Пяти Углов и имели в мозгу три готовые истины (крокодил летае, но низэнько). И хотел бы я наконец догадаться: чтó такое знать жизнь? – Прим. С. В. – оцкого.
XXIII
…где я? …ночь, что ли, прошла? Горела настольная лампа. (Как утром, подумал я. Изумрудная женщина!..) Гости исчезли; и девочки с фиолетовыми глазами исчезли; и хозяин.
Горела настольная лампа. Низкое окно в чёрную ночь, дождь, было распахнуто. Угрюмый мальчик, в детдомовском сереньком свитерке, сидел на кривом подоконнике, глядел, с горькой печалью в складке губ, в ночь. И я, присев возле мальчика на венский скрипучий стул, горячо его в чём-то убеждал, и клялся ему, что я сам из детдома, и пришёл в Город в лаптях, из дремучей деревни; очень хотелось мне угодить неуживчивому, угрюмому мальчику!
…исполнить любой его каприз…
Мальчик потянулся: жёстко, коротко, с хрустом! точно стряхивая осеннюю дремоту, ночной мерзкий озноб; и сказал, раздумчиво и хрипло: я бы выпил чего-нибудь… и съел.
Кость от ветчины (бывшей) нагло валялась на столе среди мусора и черепков: синих, в белых горошинах (?); ничего не помню; выпить не осталось ни капли; ну, и пьют же гости. Который же теперь час?!.. и будильник, на полочке с книгами, указал: без четверти одиннадцать. Господи, засмеялся счастливо я; и осенний ночной озноб текучей дрожью пробежал у меня по спине, капризно требуя похмелиться; неужели всё еще длится всё тот же вечер? вечер вторника, двадцать первое октября? утренняя, легкомысленная насмешливость, удачливость, твёрдое веселье вновь, исподволь, овладевали мной; и ничего невозможного и невероятного не было для меня в вечернем, любимом моем Городе; жди!.. крикнул я мальчику, и… а в полутёмном коридоре, на соседском дореволюционном сундуке, под чёрным довоенным телефоном, где ветхие, красные, грязные обои были густо исписаны