Маратик хныкал, размазывая кулачком сопли по смуглому лицу. Из-за этого его мокрый нос задирался и шевелился, словно резиновый. Ему хотелось пробраться в родительскую спальню и узнать, не привез ли отец подарок из рейса, но Катя по-хозяйски, словно щенка, брала его в охапку и закрывала рот ладошкой каждый раз, когда он уже делал глубокий вдох, чтобы запеть. В зале она расстелила любимую корпе – лоскутное одеяло – напротив телевизора и похлопала рукой по узору рядом с собой.

      – Идем сюда, Маратик!

      – Иде-е-ем сю-ю-юда-а-а! – пропел Маратик и вытащил откуда-то из-за спины окарину, собираясь засвистеть.

      С деревянной игрушкой Маратик не расставался уже полгода. Отец привез окарину из долгого рейса в надежде, что игра на музыкальном инструменте заменит пение и сын заговорит, но этого не произошло.

      – Ты что! – вскрикнула Катя и, отобрав игрушку, рассмеялась в ладошку.

      Маратик тоже улыбнулся, обнажив ряд детских полукруглых зубов.

      Катя улеглась на корпе и пальцем с обгрызенным ногтем стала поглаживать цветные квадраты ткани.

      – Смотри, Маратик, это табарик. Этот кусочек нам дали, когда умер атака, ты помнишь атаку?

      Маратик качнул головой и улыбнулся.

      Катя вскочила на ноги, заправила майку в шорты и, схватившись за поясницу, заковыляла по комнате, изображая деда.

      – Видишь этот кнут? – Катя сдвинула брови и стянула с дивана пояс от материнского халата.

      Мальчик не понял.

      – Ну, представь, что тут кнут! – Катя замахнулась поясом, словно погоняла скот.

      – Кну-у-ут!

      – Да, кнут. Вот муж, ой нет, жена тебя будет им бить! Потому что нельзя быть таким непослуш-шным! – Катя грозно прошипела последнюю фразу и с грохотом упала на содранные колени. – А этот кусок папа принес с дня рождения того противного Кайрата или как там его, синий – с похорон ажеки, красный – с похорон этого. Кхе-кхе-кхе. – Катя понарошку закашлялась и изобразила удушье.

      За самодеятельным театром Кати наблюдала с надтреснутой доски в темном окладе сутулая Богородица с мешками под глазами, как у школьной учительницы рисования. Катя ловила ее суровый взгляд и нарочито противно хихикала.

      – Какой же ты весь сладенький, Маратик. Так бы и съела тебя, мой баурсачек! – Катя стянула корпе, накрылась ею с головой и изобразила призрак. – Я – одеяло смерти, я съем тебя!

      – Я сме-е-е-е-ерть, – затянул Маратик громче обычного.

      – Ой нет, нет! – Катя зажала Маратику