Он сунул Крабату в карман кусок хлеба, подтолкнул к двери, кивнул, не давая поблагодарить. На лице его вновь блуждала всегдашняя глуповатая ухмылка.

      Крабат сберёг хлеб и колбасу на вечер. После ужина, когда подмастерья расположились в людской и Петар принялся резать ложки, а остальные пустились рассказывать были и небылицы, он поднялся на чердак и, зевая, улёгся на нары. Отламывая кусок за куском и радуясь угощению, он невольно думал о Юро и вспоминал их разговор.

      Уйти? А зачем? Работа здесь, конечно, не мёд… А если б не Тонда, ему бы и вовсе несдобровать. Зато еды вдоволь, ешь не хочу! Да и крыша над головой. Встав утром, знаешь, где тебе спать ночью! О чём же ещё мечтать нищему мальчишке?

      Пути-дороги во сне

      Однажды Крабату уже приходилось убегать. Было это сразу после смерти родителей, они умерли в прошлом году от оспы. Пастор взял его тогда к себе, чтобы, как он говорил, не дать пропасть мальчику.

      Убегать пришлось не из-за пастора и его жены, всегда мечтавших о сыне, а из-за себя самого. Ему, привыкшему к вольготной жизни в убогой лачужке, стало невмоготу в доме пастора: не ругайся, не дерись, разгуливай весь день в белой рубашке да ещё и в ботинках, мой шею и руки, причёсывайся гребнем, следи за ногтями. А главное – говори по-немецки, всегда только по-немецки!

      Крабат старался изо всех сил, старался неделю, месяц. А потом сбежал и стал бродить по дорогам вместе с другими нищими мальчишками. Может, он и здесь, на мельнице в Козельбрухе, не так уж долго продержится. Но уходить можно только летом, решил он уже в полусне, дожёвывая последний кусок. «Пока не зацветут луга, не заколосятся поля, не заплещется рыба в пруду, меня отсюда не выманишь».