К ночи подогнали еще один буксир, поменьше, всего лишь «восьмисотый», который тоже зачалили к берегу. С его помощью организовали вторую точку крепления – трос зафиксировали на носу «ОТ-2010», так чтобы Обь не сносила его по течению.

      Теплоход подошел вплотную к яру, кормовые прожекторы ударили в оголенный срез обрыва – и тут Иван Ефимович увидел все в мельчайших деталях. Хотелось закрыть глаза. Хотелось проснуться. Хотелось рухнуть на колени и заплакать. Но он стоял и смотрел.

      Дизеля взревели и дали полный ход. Туша теплохода содрогнулась, винты загребли обские воды, и мощная струя ударила под песчаный обрыв.

      Сначала не происходило ничего. Но потом нижний слой, из-под которого отбойной волной вымывало песок и талый грунт, стал обваливаться. Полетели в воду мерзлые глыбы, а вслед за ними – первые трупы. Одиночные и сцепленные, в одежде и почти голые, они падали в воду, всплывали, и водовороты волн захватывали их, кружа в медленном танце. А потом, после второго, третьего, четвертого круга, людские тела затягивало, наконец, в винты теплоходов, которые перемалывали их, как в гигантской мясорубке, выплевывая на поверхность мириады пузырьков, лоскуты одежды и куски, обломки, ошметки того, что когда-то было людьми.

      Из-за рева машин и грохота винтов было не слышно, как подошел Петроченко – тот самый то ли майор, то ли полковник. Иван Ефимович повернулся к нему, раздвинул онемевшие губы:

      – Вы же говорили, это всего лишь санитарная операция?

      Петроченко кивнул:

      – Да. А что это, по-вашему?

      – Вы же уничтожаете… Вы убиваете их повторно.

      Петроченко пристально посмотрел в глаза старпому. Долго, не отводя взгляда.

      – Это и есть санитарная операция. Мы всего лишь убираем за вами, Иван Ефимович.

      Обвалился очередной пласт, обнажив новые темные прямоугольники. Иван Ефимович посмотрел вверх. Будут еще. Он знал, что за ними появятся другие ямы, заполненные мертвецами. А потом – новые и новые.

      Из воды, как поплавок, вынырнул один из трупов. Он был словно высушен и будто из-под пресса, но лицо – лицо сохранилось полностью. Густая темная шевелюра, белая – до сих пор белая! – рубаха и бледно-розовые, в аляповатый цветочек, подштанники.

      Иван Ефимович зажмурился.