Барон Синкава обменялся несколькими словами с графом Аякурой, их обхаживали гейши, но они вели себя так, словно вовсе их не замечают. На газоне один из опавших лепестков с цветов сакуры прилип, запачканный, к носку лакированной, отражавшей вечернее небо туфли графа Аякуры, и барон обратил внимание, что у того маленький, почти женский размер. И рука графа, державшая бокал, была маленькой и белой, как у куклы.

      Барон ощутил зависть к крови, которая иссякает столь изящно. Но он чувствовал также, что между рассеянностью графа, естественной и улыбчивой, и его рассеянностью английского типа возможен диалог, который не может состояться с другими.

      Граф неожиданно произнес:

      – Среди животных грызуны, что ни говори, очень милые зверушки.

      – Грызуны? – машинально отозвался барон, ему как-то ничего не пришло в голову.

      – Зайцы, морские свинки, белки…

      – Вы что, держите их дома?

      – Нет, от них сильный запах.

      – Не держите, хотя они вам очень нравятся?

      – Ну, во-первых, это не поэтический объект. Домашнее правило – старайся не держать в доме того, чему не стать стихом.

      – Вот как?

      – Не держу, но мне больше всего милы эти маленькие, лохматые, робкие существа.

      – Удивительно.

      – Милые существа – и такой сильный запах.

      – Да, пожалуй, это верно.

      – Вы, господин Синкава, говорят, долго жили в Лондоне…

      – Да. Там, в Лондоне, за послеполуденным чаем вас каждый спрашивает, как вы наливаете: сначала молоко или сначала чай? Когда они смешаются, получится одно и то же, но что наливать в чашки первым – для англичан чрезвычайно важная проблема, важнее политики.

      – О, это так интересно – то, что вы сейчас рассказали.

      Они не давали гейшам возможности вставить слово, и хотя оба пришли любоваться цветами, выглядели так, словно цветы их вовсе не занимают.

      Жена маркиза беседовала с ее высочеством; та любила музыкальные сказы нагаута и играла на сямисэне, поэтому разговор поддержала стоявшая рядом аккомпаниаторша, пожилая гейша из Янагибаси. Жена маркиза рассказала, как в праздник помолвки одного из родственников они на рояле, сямисэне и кото исполнили музыкальный сказ «Зелень сосны» и всем очень понравилось; принцесса живо заинтересовалась: «Хотела бы я тоже при этом присутствовать».

      У маркиза постоянно вырывался громкий смех. Принц чуть посмеивался в усы. Наряженная слепым сказителем пожилая гейша что-то шепнула маркизу, и тот громко обратился к гостям:

      – А сейчас представление. Господа, прошу к сцене…

      Это, вообще-то, должен был объявить дворецкий Ямада. Ямада, на чью роль посягнул хозяин, захлопал глазами за стеклами очков. Это было единственное, чем он выразил свое отношение к непредвиденной ситуации.

      Он ни разу не прикоснулся к тому, что принадлежит