Особняк по ночному времени был пуст, так что ни расспросов, ни разговоров. Мы быстро собрались – Алекс успел черкнуть пару строк девочкам, прилепив послание магнитиком на холодильник, – и вновь вышли на крыльцо, ожидая такси.

      Закурили. Я меланхолично подумал, что надо бы запастись сигаретами, а потом вспомнил, что в Сапсане курить нельзя. Огорчился. А потом огорчился ещё раз – месяц назад меня, как некурящего, такие вопросы попросту не волновали…

      – А что, в каждом городе есть свой… экскурсовод?

      Время тянулось медленно. А мной овладел "дорожный мандраж". Хотелось уже сесть в вагон, ощутить стук колёс, равномерное покачивание поезда, спросить у проводницы чаю и смотреть, смотреть в окошко на пробегающие поля…

      – У нас это называется дознаватель, – к ногам Алекса жался некрупный саквояж, в котором помещались разве что бритвенный прибор и пара белья. – А вообще… – он пожал плечами. Словно бы говоря: монстрам без разницы, где жить: в столице, или провинциальном Бобруйске.

      – И что они… так же, как мы с вами?

      – По-разному, – пожал плечами шеф. – В меру фантазии.

      Признаться, до конца я этого так и не понял. Из полунамёков и оговорок выходило, что некоторым из ныне живущих – таким, как Гиллель, отец Прохор и мой непосредственный начальник – век отпущен гораздо более долгий, чем другим.

      Впрочем, в живучести шефа я убедился сам. Я видел, какую рану оставил в его груди Лавей. Я точно знал, что с такими ранами не живут. И тем не менее – факт. Про святого отца я вообще не знаю, что и думать… Там, в подземелье, мне явственно виделась высокая, чуть сутулая фигура глубокого старца, с бородой, в монашьей скуфейке… Но это была всего лишь тень на стене.