Прошлое. Настоящее. Будущее. Константин Крылов
Читать онлайн книгу.
на одного активиста должно приходиться десяток активно сочувствующих, а на каждого сочувствующего – десяток симпатизантов, которые способны оказать ему хотя бы моральную поддержку.
Русскому движению всегда не хватало именно этого – поддержки и симпатий. Русские обыватели вели себя как аморфная масса, которая не способна не то что на реальную помощь движению, но и на банальное выражение симпатий.
Связано это не только с тем, что «русские глупы и запуганы». Но и с тем, что в русской среде совершенно отсутствовала такая фигура, как национально-сознательный обыватель.
Чтобы понять, что я имею в виду, напомню кое-что из украинского опыта. До конца восьмидесятых годов пламенно украинствовать было достаточно сложно и опасно. Однако на Украине – особенно на Западе – существовал слой людей, которые демонстративно говорили на украинском языке, носили вышиванки, ели украинскую еду (и всячески расхваливали её), справляли украинские праздники, а ко всему «москальскому» демонстрировали презрительное неприятие. Советские законы они при этом не нарушали, открытым национализмом не занимались – просто «всем своим видом» показывали, что они именно украинцы, а не кто-нибудь ещё. И когда украинский национализм разрешили, он пошёл в быстрый рост именно потому, что такие люди были.
То же самое можно сказать о любом советском народе. Везде были люди, настаивавшие на своей национальной идентичности – без лишних слов, просто демонстрацией себя и своего образа жизни. Который имел явные черты субкультурности, но именно этим и был привлекателен.
В РСФСР некоторым подобием этого было сообщество православных верующих. В условиях полузапрета на религию крестик на шее, невступление в комсомол и регулярное участие в пасхальном крёстном ходе (и это когда по телевизору крутили «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады» [27]) создавали особое ощущение общности – не только конфессиональной, но и национальной. Именно люди, воцерковлённые в брежневские времена, были одними из основных потребителей и распространителей «правого» самиздата – например, поздних книг Солженицына [28]. Увы, ныне церковность в её политическом измерении выродилась в нечто такое, о чём мне и писать-то не хочется. Почему так получилось – вопрос интересный, но отдельный.
Итак, возникает вопрос. Что я имею в виду. За последние двадцать лет сложился слой людей, готовых и желающих демонстрировать свою принадлежность к русскому народу. Но не настолько, чтобы участвовать в запрещённой или полузапрещённой политике, выходить на какие-то протестные мероприятия или даже финансировать политических активистов. Они хотят как-то показывать – себе и другим – что они русские, а не «многонациональные россияне». При этом заниматься радикальной политической деятельностью они не готовы. И потому, что это страшно (власть и в самом деле лютует), и потому, что не с кем (большинство русских организаций или разогнаны, или бездействуют), и потому, что просто не видят в этом смысла. Этим людям нужна легальная, безопасная, спокойная, но вполне однозначная русская самоидентификация.
Которую показывали во время литургии в Великую Субботу ближе к полночи – чтобы молодые люди не ходили на Крёстный Ход.
Стоит также отметить, что наличие в доме религиозной литературы как бы подготавливало человека к хранению литературы нелегальной. Библия не считалась совсем уж запрещённой книгой, но её наличие не одобрялось, её приходилось прятать от посторонних глаз и т. п. Это приучало к азам конспирации – а дальше появлялось и искушение их применить и для других целей.