Ветер закручивает сухую пыль и золу на пепелище часовни. Обгоревший крест лежит поодаль в траве…

      Наш новый знакомый, владелец балагана Вениамин, приютивший нас в день высадки у своего костерка, с трудом тащил по лужам, по траве, затем по разбитой дороге тележку, накрытую брезентом. Видя, что он направляется во двор монастыря, я сделал знак Грише, чтобы он на всякий случай был готов к съемке. Гриша успел вовремя. Обогнав владельца тележки, он начал снимать в тот момент, когда Вениамин вкатывал ее в монастырский двор. Замешкавшийся в дальнем конце двора сторож, побежал было преградить дорогу, но было уже поздно. Вениамин подкатил тележку к крыльцу собора, где в это время шла служба, и опустился на колени, устремив взгляд на раскрытые двери, откуда доносилось молитвенное пение и неразборчивые слова ведущего службу священника. Подбежавший сторож и двое послушников что-то увещевательно говорили Вениамину, но тот отрицательно качал головой, часто и мелко крестился. А когда сторож захотел откатить тележку от крыльца, Вениамин лег под колеса и уцепился руками за их грязные ободья. Стало ясно, что без скандала и шума с места его не сдвинуть. Один из послушников поспешил в собор, другой остался рядом с тележкой.

      Я понял – Вениамин решился. Надо было успеть рассказать его историю, пока он стоял на коленях у крыльца собора. Я подозвал Гришу, мы быстро подключили микрофон и поставили камеру так, чтобы за мной, на заднем плане, было видно все, что будет происходить у собора. Я еще не знал, пригодится ли нам этот материал, не знал, что произойдет, но интуиция подсказывала мне, что может произойти нечто весьма интересное.

      Мой голос: – Когда я впервые увидел Вениамина, он показался мне стариком. Потом, когда мы познакомились и разговорились, выяснилось, что ему едва за тридцать. Но жизнь за его плечами уже так запутана и насыщена событиями, что их хватит на вдвое большее количество лет. Впрочем, рассказываю все с его слов и потому ответственность за их достоверность полностью на нем. Но я ему верю. Может, потому, что себя он не выгораживал и не ссылался, как большинство неудачников на обстоятельства, обвиняя всех, вся и все в активном противодействии и недоброжелательстве. Проучившись три курса в медицинском институте, он как-то вдруг обнаружил в себе призвание живописца и стал писать, по его словам, картины, которые приводили окружающих в недоумение, вызывали негодование или восторг. «Словно кто за руку вел», – пытался объяснить он случившееся. На холстах возникали неведомые миры, странные сочетания красок, смутные – не то ангельские, не то дьявольские лики, непонятная архитектура параллельных миров и пространств. Еще раз отмечаю, что повторяю его слова. Сам я картин этих не видел и судить об их необычности не берусь. Но, видимо, было в его картинах что-то нестандартное, заинтересовавшее определенный круг людей. Они поспешили объявить его картины неким космическим не то даром, не то пророчеством, кричали на всех углах об их уникальной энергетике, способной исцелять и