Когда за деревьями замаячила усадьба, Ладислава вдруг осознала, что уже привязалась к этому месту, как к чему-то до боли знакомому, родному. Старый, чуть покосившийся – так и не сумели пока толком поправить – частокол, старая береза у ворот, колодец, мостки, крыши.

      – Пришли наконец-то…

      Войдя во двор, девушка скинула с плеч тяжелую ношу и только сейчас почувствовала, как сильно устала. Уселась у колодца, привалившись к срубу. Немножко посидела так, прикрыв глаза, – понимала, работы в усадьбе хватит. Вычесать старый лен, сварить похлебку, закоптить пойманную вчера рыбу, испечь ржаные, с кашей, лепешки – калитки – да мало ли дел? Рассиживать-сидеть некогда.

      Ладислава встала и вошла в избу. Усмехнулась, увидев, как Дивьян старательно чертит на стене у лавки линии взятым из очага кусочком угля:

      – Похоже.

      – Не похоже, а в точности так, – обиженно откликнулся отрок. – У меня глаз памятлив.

      – Памятлив-то памятлив, – засмеялась девчонка. – А вторую руну ты уж совсем не так изобразил. Ну, которая на лугу. У нее вовсе вверх веточки, а не вниз.

      – Нет, вниз! Я же помню.

      – Нет, вверх. Если по-моему, вытащишь для меня старый мед из дупла.

      – А там же пчелы!

      – Боишься? А если по-твоему выйдет, я тебе буду песни петь, пока не уснешь.

      – Жалостливые?

      – Всякие. Согласен?

      – Согласен. Поплыли, посмотрим!