Сергей Есенин. Биография. Олег Лекманов
Читать онлайн книгу.
type="note" target="_blank" rel="nofollow" href="#n_438">[438]. Но иногда вдруг надевал узкий пиджак (С. Спасский)[439] “с иголочки” (Н. Полетаев)[440], с претензией на франтовство, подвязывал красивый галстук, щеголял модными ботинками с серыми гетрами (В. Кириллов)[441]. Есенинский маскарад стал более увлекательным и непредсказуемым – с утрированными переодеваниями, символизировавшими то ли союз, то ли борьбу города и деревни.
Четвертого января 1918 года Блок записал в своем дневнике слова Есенина: “(Интеллигент) – как птица в клетке; к нему протягивается рука здоровая, жилистая (народ); он бьется, кричит от страха. А его возьмут… и выпустят (жест наверх…)”. Заметим, более всего Блока заинтересовала в этом высказывании не идея, а стиль: “…Вообще – напев А. Белого – при чтении стихов и в жестах, и в разговоре…”[442]. Ценное свидетельство. Действительно, именно тогда, на рубеже 1917–1918 годов, прежние учителя – Клюев и Блок – временно отступили для Есенина в тень, а на первый план вышел Андрей Белый. Согласно позднейшим есенинским признаниям, это воздействие было одновременно “формальным” (“Белый дал мне много в смысле формы…”[443]) и “личным” (“Громадное личное влияние имел на меня <…> Андрей Белый”[444]): на поиски новой формы вдохновляли не столько произведения, сколько интонация, жест, спонтанное словотворчество мэтра[445].
Особенно часто Есенин и Андрей Белый встречались осенью 1918 года – в помещении Пролеткульта на Воздвиженке, бывшем Морозовском особняке. “Вот они сидят друг против друга, – вспоминает С. Спасский по впечатлениям той пролеткультовской осени, – два поэта разных школ, люди различных биографий и мировоззрений, но оба умеющие говорить и чувствовавшие себя как дома в завихрениях мыслей и образов. <…> Подчеркивая слова широкими легкими жестами, Белый говорит о процессе творчества, столь знакомом ему и все-таки непонятном. <…> И Есенин подхватывает эти слова с почтительным и удовлетворенным видом”[446]. “Оба умеющие говорить” – эту оценку вряд ли можно принять без оговорок. В отличие от своего собеседника Есенин не был признанным оратором. Напротив, чаще речь его казалась отрывистой и сбивчивой. “Говорить Есенин не умел, – вспоминал Скиталец, – мысли свои выражал запутанно и очень горячился. <…> Вообще же, проявил поэтическое отвращение к логике и большое пристрастие к парадоксам и гиперболам”[447]. Но в том-то и дело, что именно в революционные годы есенинская речевая “бессвязность” обернулась “гениальным” косноязычием[448], а инстинктивное “отвращение к логике” – торжеством поэтической стихии: “завихрением мыслей и образов”, извержением “парадоксов и гипербол”. Этим Есенин был не в последнюю очередь обязан той “эвритмической” школе, что он прошел у Белого: младший поэт учился у старшего не писать, а “танцевать” – “бурлить и пениться”, “клубиться обличьями”[449], “уноситься в пространство на крыльях тысячи слов”[450].
Об
С. А. Есенин: Материалы к биографии. С. 194.
Есенин в восп. совр. Т. 1. С. 296.
Там же. С. 270.
Заметка “О себе” (1925). См.:
Запись И. Розанова. См.:
“…Андрей Белый оказал на меня влияние не своими произведениями, а своими беседами со мной” (запись И. Розанова, цит. по:
Русское зарубежье о Есенине. Т. 1. С. 168.
Владимир Пяст писал по поводу одного из выступлений Есенина: “…вся речь была бессвязна, как принято выражаться, гениально-косноязычна” (Есенин в восп. совр. Т. 2. С. 93). При чтении этого фрагмента, разумеется, вспоминается не только Белый, но и Велимир Хлебников. О его взаимоотношениях с Есениным и имажинистами у нас еще будет случай поговорить.
“В <…> годы московской жизни Андрей Белый с одинаковой почти страстностью бурлил и пенился на гребнях всех ее волн”; “Смотришь на него и видишь, что весь он словно клубится какими-то обличьями”
Слова З. Гиппиус. См.: Воспоминания об Андрее Белом. М., 1995. С. 82.