Сонька как раз обслуживала двух бородатых вольнопоселенцев, наливая квас в бутыли и тут же быстро суя под полы их засаленных тулупов поллитровки с самогоном, когда открылась дверь и вместе с облаком холодного пара в лавку просунулась синяя от холода физиономия Михеля.

      – Закрой сейчас же дверь! – закричала на него воровка. – И не смей сюда соваться!

      – Холодно, мама, – промычал тот, толкаясь на пороге.

      – Сгинь, сказала!

      – Чего ты его гонишь, Сонь? – вмешался один из вольнопоселенцев, засовывая самогон поглубже под тулуп. – Пусть отогреется. Человек как-никак.

      – Убивец, а не человек! Пошел отсюда, сказала!

      – Мама, холодно, – снова попросился Михель.

      – Сонь… – подал голос второй поселенец. – Он же все время возле твоей лавки крутится. Будто привязанный.

      Воровка, выпроводив мужиков, тут же втащила Михеля в лавку.

      – Я сказала, не шастай попусту сюда! Сама приду, когда надо.

      – Соскучился.

      – Соскучился он… – проворчала Сонька, отряхнула снег с его лохмотьев. – Озяб небось?

      Михель мотнул головой, прошепелявил:

      – Озяб.

      – А то не озябнешь. Одежка вон какая. Проходи к печке, – усадила его на лавку. – Может, прикуплю чего-нибудь потеплее?

      – Не надо. Потерплю.

      – А как заболеешь?

      – Столько лет не болел, а уж теперь тем более продержусь, – улыбнулся беззубым ртом Михель.

      Сонька налила из чайника в жестяную кружку горячего чая.

      – Согрейся.

      – Дочка у начальника?

      – А то где ж?.. Она ведь у него теперь вроде горничной.

      – Это нехорошо.

      – Хорошего мало, – согласилась Сонька.

      Михель отставил пустую кружку, тяжелым взглядом посмотрел на женщину.

      – Пусть уйдет от него.

      – Куда?.. Лес валить?

      – Пусть даже лес… Перед людьми стыдно!

      – Перед какими людьми?

      – Перед всеми!.. Знаешь, чего в поселке говорят?

      – Ну и чего говорят?

      – Разное!.. Что наша дочка – подстилка!

      Воровка поднялась, глаза ее горели гневом.

      – Это кто