Римский архитектор Витрувий оставил десять книг по архитектуре, в которых собрал и изложил практически все знания Античности в этой области. В первой главе третьей книги он записал пропорции человеческого (мужского) тела, которые отвечали идеалам Античности. Вот они:

      длина от кончика самого длинного до самого низкого основания из четырёх пальцев равна ладони;

      ступня составляет четыре ладони;

      локоть составляет шесть ладоней;

      высота человека составляет четыре локтя от кончиков пальцев (и соответственно, 24 ладони);

      шаг равняется четырем ладоням;

      размах человеческих рук равен его росту;

      расстояние от линии волос до подбородка составляет ¹/₁₀ его высоты;

      расстояние от макушки до подбородка составляет ¹/₈ его высоты;

      расстояние от макушки до сосков составляет ¹/₄ его высоты;

      максимум ширины плеч составляет ¹/₄ его высоты;

      расстояние от локтя до кончика руки составляет ¹/₄ его высоты;

      расстояние от локтя до подмышки составляет ¹/₈ его высоты;

      длина руки составляет ²/₅ его высоты;

      расстояние от подбородка до носа составляет ¹/₃ длины его лица;

      расстояние от линии волос до бровей ¹/₃ длины его лица;

      длина ушей ¹/₃ длины лица;

      пупок является центром окружности.

      Леонардо фактически заново открыл эти пропорции.

      «Человек – есть модель мира», – утверждал Леонардо. И символом этой модели стал Витрувианский человек. Кстати, надо помнить, что это пропорции взрослого тела – у ребенка они совсем другие.

      Мне в детстве казалось, что совершенный человек Леонардо – это человек с четырьмя руками и четырьмя ногами, способный сделать в два раз больше обычного. Такой вот не совершенный, а усовершенствованный человек. Может быть, именно таким и видел себя Леонардо – способным на то, что не по силам никому?

      Статуя под названием «Конь»

      Лодовико Сфорца по прозвищу Моро, правивший Миланом от имени своего племянника, нашел для гения Леонардо применение – он поставил художника готовить празднества, которыми так славился миланский двор. О таких праздниках должны были говорить по всей Италии. И о них говорили – спустя много лет, как отзвучала музыка и пала династия Сфорца. Ценил ли Лодовико таланты гения, что оказался по воле случая у него при дворе? Наверняка ценил – на свой манер, но вряд ли мог понять, кем именно являлся человек, чье дарование он растрачивал на сиюминутные прихоти придворных дам и кавалеров.

      Впрочем, Лодовико поручал Мастеру и серьезную работу: одновременно с устройством