Он прибыл в острог из Тобола к закату

      И кажется были все мы виноваты,

      И город не тот и река не такая,

      И мертвая зона его окружает.

      Сценарий судьба написала и снова

      Брюзжит и все хочет чего-то иного

      А город живет, и как будто не знает,

      Что гений у нас до поры прибывает.

      Туман над рекою рассеется скоро,

      И дышит свободно сибирский мой город.

      Он бунт не приемлет в тумане и неге

      Здесь сильные люди и белые снеги.

      Сюда адмирал устремился не даром.

      И город ему не казался кошмаром,

      Скорее последней надеждой на чудо.

      На волю надеясь свободного люда.

      Столицей России его объявляя,

      Он видел красу и могущество края,

      Последний оплот, так порою бывало.

      Здесь Русь его вновь начиналась с начала

      Но каторжник мрачный не знает об этом,

      Он пишет о чем-то во мгле до рассвета,

      Из мертвого дома несутся посланья,

      Туда в пустоту, в мирозданья.

      Так черное с белым сойдется однажды

      И после историк нам снова расскажет

      О старом острое, о новой России,

      Какие здесь были великие силы

      На Черной речке белая метель,

      И никого в рассветный этот час,

      И страшная земная канитель

      И дева и старик встречают нас.

      Ему же надо отправляться вновь,

      Туда, где на опушке ждет Дантес,

      Над спящим городом колдует ночь.

      Как много снега и как мало звезд.

      И все давно уже предрешено,

      И никого, лишь волка где-то вой,

      На Черной речке все еще темно.

      И Пушкин там, но он еще живой.

      Проснулся император, что за вздор,

      Зачем Жуковский просится к нему

      Луна погасла, словно метеор

      Разрезал странным светом эту тьму.

      Да нет, не то, друзья, враги, печаль

      Усталая улыбка Натали.

      Но кто же там придет его встречать.

      Кому стихи читать там до зари.

      Бесчувствие, беспечность, слепота.

      Но как поет февральская метель.

      Он у березы, словно у креста,

      Распят французом яростным теперь

      Гусар напишет после, что убит,

      Но как еще противиться печали,

      И легкий стан по облаку скользит,

      Зовет его в неведомые дали.

      О, страшная земная канитель,

      Там дева и старик встречают нас.

      На Черной речке белая метель,

      И никого в рассветный этот час,

      Да, я твоя – как странно и как сладко

      Осознавать,