Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века. Ян Хельфант
Читать онлайн книгу.
на защиту своих испуганных крепостных и семьи от грозного хищника. Он с сожалением отмечает, что балкон, на котором княгиня ожидала возвращения мужа с охоты, теперь «вполовину разрушен» [Там же: 78].
Основных действующих лиц – князя-охотника верхом на коне, борзого пса и волка – Жихарев изображает в соответствии с мифологизированными представлениями о такой культурной институции, как русская псовая охота на волков. Бригадир Борятинский, собственноручно одолевающий волка ради своих крестьян и семьи при помощи верного, но свирепого борзого пса Зверя, воплощает в себе фигуру патриархального защитника. Его пес представляет собой пограничное существо, переходное звено между домашней жизнью, которую защищает Борятинский, и волком, символизирующим дикость непокоренной природы19. Имя пса – Зверь – отражает эту пограничность со всеми ее противоречиями, поскольку в ту эпоху волков самих часто называли «зверями». Зверь перенимает волчью свирепость, но при этом помогает своему хозяину одолеть разъяренного хищника. Примечательно, что князь связал волка и доставил домой живым – исход, вполне обычный для псовой охоты, но маловероятный при ружейной охоте, – поэтому жена и домочадцы стали свидетелями торжества князя и унижения его пленника, о чем свидетельствовала ярость, отразившаяся в «совсем красных», по выражению княгини, глазах волка.
В этой главе я намерен исследовать пространное описание псовой охоты на волка в «Войне и мире» Толстого, поместив его в полузабытый социально-исторический контекст, архетипический образец которого представлен в очерке С. П. Жихарева. Расцвет псовой охоты пришелся на XVIII – начало XIX века, однако она существовала и в последующие десятилетия XIX века, пока не пришла в неизбежный упадок по причине социальных, экологических и политических перемен, произошедших как в преддверии, так и вследствие освобождения крестьян. Труд крепостных обеспечивал их владельцев средствами, позволявшими содержать многочисленную псарню из двадцати – сорока гончих и десятка или более борзых; крупнейшим было императорское охотничье хозяйство. Кроме того, ловчие и псари, которые ухаживали за гончими и борзыми, обычно набирались из крепостных крестьян, принадлежавших помещикам. Не случайно главы об охоте в «Войне и мире» следуют сразу после главы, в которой Толстой описывает финансовые трудности семьи Ростовых (старый граф растратил собственное состояние и состояние своей жены, отчасти из-за излишеств – таких как содержание многочисленных охотничьих собак) и тщетные попытки Николая разрешить эти трудности, потребовав к ответу управляющего имением. Также не случайно один из охотников, небогатый помещик, сетует, что его борзая не может сравниться с собаками Ростовых и их состоятельного соседа Илагина: «…по деревне за собаку плачены, ваши тысячные» [Толстой 1938а: 259]. Конечно, он преувеличивает, но Илагин действительно «год тому назад отдал
Марвин и Макхью предлагают использовать «взаимосвязанные и небесспорные понятия дикого, домашнего и одичавшего, создающие приблизительную, но полезную систему координат», в качестве упорядочивающей структуры для концептуализации широкого спектра представленных в их сборнике работ по исследованиям животных [Marvin, McHugh 2014: 3]. Благодаря своей «пограничности» охотничьи собаки становятся прекрасным инструментом для исследования этих спорных и проницаемых границ; аналогичную роль играют сообщения о попытках одомашнивания волков, к которым я обращусь далее.