Нина Берберова, известная и неизвестная. Ирина Винокурова
Читать онлайн книгу.
полтора года, да и не только о себе самой, т. к. я судьбу свою соединила с одной моей подругой, француженкой, молоденькой и очень талантливой: я ее научила русскому и мы вместе переводим на французский. Она и стихи пишет, и о живописи пишет, и вообще человек очень замечательный, яркий и особенный. С ней вместе я и надеюсь переехать на отдельную квартиру, как только получу деньги за имение, которое мы благополучно, как будто, продали54.
Трудно поверить, что слова Берберовой о своих «наилучших отношениях» с Макеевым соответствовали действительности. И дело было не только в Журно, но и в серьезных идеологических разногласиях, появившихся в послевоенные годы. В частности, Макеев принял участие в так называемой выставке «В честь Победы», организованной в Париже «Союзом советских патриотов» в июле 1946 года. Берберовой, понятно, это вряд ли пришлось по душе.
Нет сомнений, что ей давно уже хотелось разъехаться с Макеевым, но это было трудно сделать из-за бытовых и денежных проблем. Между тем существование под одной крышей становилось все более тягостным. Об этом свидетельствует дневниковая запись Берберовой от сентября 1947 года, в которой Макеев, в свою очередь, остается неназванным. Однако отсутствие имени говорит в данном случае о степени отчуждения:
Человек, с которым я продолжаю жить (кончаю жить):
не веселый,
не добрый,
не милый.
У него ничего не спорится в руках. Он всё забыл, что знал. Он никого не любит, и его постепенно перестают любить [Там же: 526].
Меньше чем через месяц Берберова с Макеевым все-таки разъедутся, хотя из-за жилищного кризиса найти в Париже квартиру представляло серьезную проблему. Лонгшен был продан. Как сухо говорится в дневниковой записи от июля 1948 года, его «купила актриса Комеди Франсез, Мони Дальмес» [Там же]55.
И все же подавать на развод Берберова по какой-то причине торопиться не будет. Она начнет этот процесс почти через два года – летом 1950-го56.
Отбирая дневниковые выдержки для публикации, Берберова руководствовалась еще одним, на этот раз весьма распространенным в мемуаристике критерием: она старалась отобрать наиболее содержательные сюжеты. Другое дело, что не все из этих сюжетов показались читателям книги равно интересными. В частности, пространное описание Берберовой своего очередного визита в Швецию, где ей удалось преодолеть страх воды и научиться плавать, вызвало саркастическое замечание Г. П. Струве (одного из рецензентов англо-американского издания «Курсива»), нашедшего эти выдержки затянутыми и скучными. В то же время Струве признавал безусловную ценность рассказов Берберовой о Ходасевиче и о тех литераторах, кого она близко знала, а в «Черной тетради» таких сюжетов немало.
Берберова оставила достаточно подробные описания довоенной жизни русского Парижа, рассказала об общении с Набоковым незадолго до его отъезда в Америку, встречах с Буниным в Париже
Письмо от 19 апреля 1947 года // Forschungsstelle Osteuropa. 01–141 Kuznecova Galina. Цит. по: [Белобровцева, Демидова 2022: 78] (выражаю благодарность О. Р. Демидовой и И. З. Белобровцевой за предоставленную возможность ознакомиться с письмами еще до выхода книги). Сообщая своим корреспондентам о своем намерении расстаться с Макеевым, Берберова была склонна умалчивать о существовании «подруги», делая исключение только для Кузнецовой, поступившей в свое время аналогичным образом. Как Берберова, очевидно, и ожидала, Кузнецова реагировала на эту ситуацию с полным пониманием и одобрением: «То, что Вы пишете о Ник<олае> Вас<ильевиче>, меня не удивило. Вы все-таки всегда были очень разные люди. А Вашу новую дружбу очень приветствую. В такой женск<ой> близости много напряженной духовной прелести. Я это знаю по опыту» (Письмо от 5 мая [1947] года // Papers of N. N. Berberova. Boris I. Nicolaevsky Collection. B. 401. Reel 285. Hoover Institution Archives, Stanford).
Берберова снова приедет в Лонгшен только через семнадцать лет, тогда же записав в дневнике: «Случилось то, чего я смутно ждала с 1948 года – я была в Longshene. <…> Заросло страшно. Мони Дальмес страшно мила, показала дом, террасу, сад. <…> У Мони пробыли час. Умна, приветлива, очень счастлива Лонгшеном. Орех и акация – гиганты. Трава до пояса. Все глохнет, ничего не стрижется и весь дом – и труба – как в чехле плюща… Я унесла в памяти дом и сад. Это было хорошо. От вещей и предметов – одни радости. Но от людей очень много бывает грусти» (Запись от 14 мая 1975 года // Nina Berberova Papers. B. 51. F. 1156).
Берберова, очевидно, решилась на этот шаг в связи со скандалом с продажей поддельных картин, в результате которого Макеев какое-то время даже провел в тюрьме. См. письмо Берберовой Вере и Борису Зайцевым от 17 июля 1950 года: «Николая давно выпустили, он огурчиком цветет и говорит, что совершенно невинен и все было ошибкой. Причем это я знаю от других, т. к. к моему (и вероятно – Вашему) великому удивлению, он не только не повидался со мной, но даже не позвонил мне, выйдя на свободу!!! Очевидно, он думал, что я, как Грушенька, буду ходить к нему на свидание. И за деньги мои даже не поблагодарил!!! Развод я начала. Черт с ним!» См.: Boris Konstantinovich Zaitsev Papers. B. 1. Bakhmeteff Archive of Russian and East European History and Culture, Columbia University.