Потом я была на двух вечеринках: чай у Этель и ужин у Мэри.

      У Этель была ужасная жуткая духота. Я болтала в ярком свете, словно на сцене.

      – Ну что, – спросила Оттолин, – как поживаешь? Выглядишь просто замечательно, как будто никогда и не болела.

      (Зачем она это говорит? Чтобы вызвать жалость к себе, конечно.)

      – Не могу сказать, что мне лучше.

      Сама же она была одета как 18-летняя девушка; платье из жоржета томатного цвета, отороченное мехом.

      Этель говорит, хихикая:

      – Какая милая шляпка.

      А я в своей старой фетровой шляпе вся продрогла, пока шла вместе с Дэди сквозь снег.

      «Что ж, – говорю я себе, – все равно доведу дело до конца: займу свое место, сяду будто на трон и сперва заговорю о самодовольном юнце Ли Эштоне299: “Гляньте, что сегодня написали в “Times” на передовице”» (они цитируют меня и Джойса300, чтобы продемонстрировать хорошую прозу в сравнении с «Королевой Викторией»301).

      – Мне бы очень хотелось узнать, действительно ли вы считаете, что этот очаровательный человек так уж хорошо пишет.

      Потом Этель нас отвлекла; в разговоре о Перси Лаббоке302 Оттолин спросила:

      – А русские более страстные, чем мы?

      – Нет, – ответила я, – уж точно не по сравнению со мной. Меня попросили привести пример. Когда я принимаю приглашения Оттолин, Леонард постоянно говорит: «Я думаю о тебе хуже некуда». Внезапно вспоминаю, что меня пригласила именно Оттолин. «Будь у мистера Лаббока дочь, он бы нашел, о чем писать», – ужасно эгоистичная жестокость со стороны Оттолин, так что я отправилась домой, держа Дэди за руку; обсуждая с ним стипендиатов, которых объявят в субботу (Питер считает, что Дэди ничего не получит303); оскорбляя Челси и Оттолин; причитая, как же низко я пала.

      Что касается вечеринки у Мэри, то там, если не считать обычного стеснения по поводу пудры и румян, туфель и чулок, я была счастлива благодаря главенству темы литературы. Она помогает нам оставаться милыми и здравомыслящими – я имею в виду Джорджа Мура304 и себя.

      У него розовое глуповатое лицо; голубые глаза, похожие на твердые камешки; копна белоснежных волос; худые слабые руки; покатые плечи; большой живот; хорошо подогнанный и выглаженный фиолетовый костюм; и, на мой взгляд, идеальные манеры. То есть он говорит без заискивания или давления на собеседника и принимает меня такой, какая я есть; да и ко всем остальным у него тот же подход. Несмотря на свой возраст, он по-прежнему непоколебим, непобедим, бодр и проницателен. А что насчет Харди и Генри Джеймса305?

      – Я довольно скромный человек, но, признаться, считаю, что “Эстер Уотерс306” лучше “Тэсс307”. Но что тут скажешь об этом человеке? Он не умеет писать. Он не может рассказать историю.