Уж меркнет солнце за горами;

      Вдали раздался шумный гул;

      С полей народ идет в аул,

      Сверкая светлыми косами.

      Пришли; в домах зажглись огни,

      И постепенно шум нестройный

      Умолкнул; все в ночной тени

      Объято негою спокойной;

      Вдали сверкает горный ключ,

      Сбегая с каменной стремнины;

      Оделись пеленою туч

      Кавказа спящие вершины…

      Но кто, в сиянии луны,

      Среди глубокой тишины

      Идет, украдкою ступая?

      Очнулся русский. Перед ним,

      С приветом нежным и немым,

      Стоит черкешенка младая.

      На деву, молча, смотрит он

      И мыслит: это лживый сон,

      Усталых чувств игра пустая.

      Луною чуть озарена,

      С улыбкой жалости отрадной

      Колена преклонив, она

      К его устам кумыс[6] прохладный

      Подносит тихою рукой.

      Но он забыл сосуд целебный;

      Он ловит жадною душой

      Приятной речи звук волшебный

      И взоры девы молодой.

      Он чуждых слов не понимает;

      Но взор умильный, жар ланит,

      Но голос нежный говорит:

      Живи! и пленник оживает.

      И он, собрав остаток сил,

      Веленью милому покорный,

      Привстал и чашей благотворной

      Томленье жажды утолил.

      Потом на камень вновь склонился

      Отягощенною главой;

      Но все к черкешенке младой

      Угасший взор его стремился;

      И долго, долго перед ним

      Она, задумчива, сидела;

      Как бы участием немым

      Утешить пленника хотела;

      Уста невольно каждый час

      С начатой речью открывались;

      Она вздыхала, и не раз

      Слезами очи наполнялись.

      За днями дни прошли как тень.

      В горах, окованный, у стада

      Проводит пленник каждый день.

      Пещеры темная прохлада

      Его скрывает в летний зной;

      Когда же рог луны сребристой

      Блеснет за мрачною горой,

      Черкешенка, тропой тенистой,

      Приносит пленнику вино,

      Кумыс, и ульев сот душистый,

      И белоснежное пшено;

      С ним тайный ужин разделяет;

      На нем покоит нежный взор;

      С неясной речию сливает

      Очей и знаков разговор;

      Поет ему и песни гор,

      И песни Грузии счастливой[7]

      И памяти нетерпеливой