Конь вороной. В. Ропшин
Читать онлайн книгу.
растаял на мостовой и смешался с желтым песком. Бурая грязь налипает на сапоги, липнет в руках кубанка. Священник вяло бормочет: «О мире всего мира и о спасении душ наших Господу помолимся…», и Федя в мокрой шинели тянет вместо дьячка: «Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй…» Уланы крестятся. Многие стоят на коленях. Один Егоров остался дома. Он согрешит, если будет молиться с нами: мы «нехристи» и «еретики».
12 ноября.
Входит Вреде. Он взволнован. Голос его дрожит:
– Юрий Николаевич, что же это такое? Я больше так не могу. Что мы, погромщики, в самом деле?… Вы знаете, что случилось?
– Что?
– Жгун застрелил еврея.
– Из-за чего?
– Из-за денег.
Ротмистр Жгун – храбрый и исполнительный офицер. Но он грабитель. Он не говорит «ограбил» или «украл», а говорит «покупил» шубу, «покупил» кольцо, «покупил» сапоги. Это же слово повторяют за ним и уланы. Пока не было крови, я закрывал поневоле глаза. Но сегодня дело другое. Я выхожу на крыльцо.
– По коням!
Федя подает мне Голубку. Я трогаю ее шагом к первому эскадрону. Впереди на высоком, сером в яблоках жеребце ротмистр Жгун. Я узнаю высокого жеребца: он взят в бою у красного офицера.
– Ротмистр Жгун!
– Я.
У него добродушное, красное, с рыжими усами лицо. Ему лет 40. Он из вахмистров царской службы.
– Вы убили еврея?
– Так точно.
– За что?
– Да ведь жид, господин полковник…
– Я спрашиваю: за что?
Он побагровел, но не произносит ни слова. Я говорю трубачу:
– Трубач, за что ротмистр Жгун застрелил еврея?
Трубач потупился: боится начальства. Но я настаиваю:
– Я приказываю тебе. Отвечай.
– За часы, господин полковник.
– Вы слышали, ротмистр Жгун?
Он молчит. Он «ест» меня по-солдатски глазами… Тогда я говорю:
– Расстрелять.
Я поворачиваю Голубку. И я не вижу, но знаю, что Егоров и Федя уже стаскивают его с седла и ставят тут же, у поповского дома, к стене. Я жду. Я жду недолго. Трещат два выстрела. Я командую:
– Справа по три. За мной! Шагом… ма-арш!
13 ноября.
Я помню: я познакомился с Ольгой случайно. Я шел по Петровскому парку. Был один из тех хромоногих дней, когда тревожит ненужная память и не смываются «печальные строки». Я встретил девушку. Она спросила дорогу. Мы долго шли рядом. Я молчал. Я молчал потому, что мне было жутко – жутко моей сердечной тоски. А потом… Потом я наклонился к ней и взял ее руку. Но она посмотрела мне прямо в глаза так доверчиво и так ясно, что я смутился. И в смущении зародилась любовь.
14 ноября.
Просека. Лесная дорога. Кругом густой и частый, дремучий бор. Не скрипнет ель, не дрогнет подгнивший сучок, не хрустнет, падая, ветка. Пофыркивают негромко кони, и гулко и ровно постукивают сотни копыт. Изредка Федя, закуривая, чиркает спичкой. Изредка я вполголоса говорю: «Под ноги налево… Под ноги направо…», и взводные повторяют мою команду.