Это желтым тревожным закатом

      Наполняется отсвет и звук.

      Я жила между «здесь» и «когда-то».

      А теперь я нигде не живу.

      Только в Ладоги белых ладонях.

      Что округлые камни таят.

      Только в черных обломках придонных

      Невеселая доля моя.

      Человек, что спускается в сумрак.

      Оставляет фамилию, тень,

      Паспорт, обувь, дорожную сумку

      И становится пыль и метель.

      Это страшное чувство свободы

      Под сиянием первой звезды,

      Леденящие темные воды,

      Бесконечные русские льды.

      И теперь я безмолвна, подледна,

      Словно рыба, что дремлет у дна,

      Обеззвучена и первородна,

      Недвижима, гладка и черна.

      в русском поле растет одолень-трава,

      одолень-трава.

      постели мне постель, спой мне песню про ямщика.

      уложи меня спать-забывать.

      грудь в крестах, в кустах – голова,

      мертвой воды налей в граненый стакан.

      в русском поле растет одолень-трава,

      выше пояса плещется одолень-трава.

      ничего не страшно отныне мне;

      на губах моих – ржа, я дую в дуду,

      по земле раскисшей иду-пойду;

      много белых грибов уродилось в этом году,

      говорила бабка, – это к войне.

      в русском поле растет одолень-трава,

      хорони меня в одолень-траве,

      мертвая вода течет в головах,

      черноземом становится человек,

      забывай меня, забывай меня, забывай,

      в русском поле растет одолень-трава.

      А на Сретенье снег полетел волною,

      Да такой пушистый, такой огромный,

      Словно не решает ничто земное,

      Словно кошка тянется спинкой томной,

      Словно мне четыре, в тяжелой шубе

      Я смотрю на лучи фонаря живые,

      Словно бабушка еще живая и любит

      Поиграть в лото, посмотреть «Марию».

      Я стою без шапки в России где-то,

      Например