То мы хлюпали по болоту, то путались в кустах.

      Ну и шахма! Вся тальником заросла. То в болото, то в воду лезь.

      Ругался «шишка» – Иван Костыга, старинный бурлак, из низовых.

      – На то ты и «гусак», чтоб дорогу-путь держать, – сказал «подшишечный» Улан, тоже бывалый.

      – Да нешто это наш бичевник!.. Пароходы съели бурлака… Только наш Пантюха все еще по старой вере.

      – Народом кормился и отец мой и я. Душу свою нечистому не отдам. Что такое пароходы? Кто их возит? Души утопленников колеса вертят, а нечистые их огнем палят…

      Этот разговор я слышал еще накануне, после ужина. Путина, в которую я попал, была случайная. Только один на всей Волге старый «хозяин» Пантелей из-за Утки-Майны водил суда народом, по старинке.

      Короткие путины, конечно, еще были: народом поднимали или унжаки с посудой или паузки с камнем, и наша единственная уцелевшая на Волге Крымзенская расшива была анахронизмом. Она была старше Ивана Костыги, который от Утки-Майны до Рыбны больше двадцати путин сделал у Пантюхи и потому с презрением смотрел и на пароходы и на всех нас, которых бурлаками не считал. Мне посчастливилось, он меня сразу поставил третьим, за подшишечным Уланом, сказав:

      – Здоров малый, – этот сдоржить!

      И Улан подтвердил: сдоржить!

      И приходилось сдерживать, – инда икры болели, грудь ломило и глаза наливались кровью.

      – Суводь[3], робя, держись. О-го-го-го… – загремело с расшивы, попавшей в водоворот.

      И на повороте Волги, когда мы переваливали песчаную косу, сразу натянулась бичева, и нас рвануло назад.

      – Над-дай, робя, у-ух! – грянул Костыга, когда мы на момент остановились и кое-кто упал.

      – Над-дай! Не засарива-ай!.. – ревел косной с прясла.

      Сдержали. Двинулись, качаясь и задыхаясь… В глазах потемнело, а встречное течение – суводь – еще крутило посудину.

      – Федька, пуделя! – хрипел Костыга.

      И сзади меня чудный высокий тенор затянул звонко и приказательно:

      – Белый пудель шаговит…

      – Шаговит, шаговит… – отозвалась на разные голоса ватага, и я тоже с ней.

      И установившись в такт шага, утопая в песке, мы уже пели черного пуделя.

      – Черный пудель шаговит, шаговит… Черный пудель шаговит, шаговит.

      И пели, пока не побороли встречное течение. А тут еще десяток мальчишек с песчаного обрывистого яра дразнили нас:

      – Аравушка! аравушка! обсери берега!

      Но старые бурлаки не обижались, и никакого внимания на них.

      – Что верно, то верно, время холерное!

      – Правдой не задразнишь, – кивнул на них Улан.

      Обессиленно двигались. Бичева захлюпала по воде. Расшива сошла со стержня…

      – Не зас-сарива-ай!.. – И бичева натягивалась.

      – Еще ветру нет, а то искупало бы! –