– Скажи мне, пожалуйста, но как же это всё выплыло наружу?

      – Никто точно не знает – тридцать лет прошло.

      – И ты не держала в руках этих записей?

      – Нет! Я только знала о них… когда он уехал, это ходило, как легенда… может быть, с собой забрал. Может быть, не знаю… спрятал куда-нибудь, или отдал кому-нибудь, возможно их и на свете нет уже. Сгорели, истлели в ржавой банке в огороде… сын увёз в Сибирь после института. Он там женился на казачке, говорят, – это была трагедия…

      – Что делать? Что делать?

      – Искать. Я так мечтала, что ты станешь учёным… это значит искать… и ничего больше не нужно, потому что каждый день ищешь. Находишь редко, но сам поиск!

      – Я же тоже ищу…

      – В другом месте – возможно, это было бы неплохо… но шанс пострадать от результата не вдохновляет… не правда ли?

      – Ты такая молодая! Что ты сделала со своими талантами… Бог отсыпал тебе большой пригоршней…

      – Талант – явление не индивидуальное… не преувеличивай… значит, этому времени в этом месте всё это не нужно было…

      – Не согласен…

      – Невысказанность убивает…

      – Мама, так, значит, Шут! Он, значит, прав!

      – Какой Шут, о чём ты?

      – Да Пал Василич вот придумал… всё же в нём есть что-то… стихийное, оно прорывается через его меркантильность и суету…

      – Не понимаю, о чём ты говоришь.

      – Вот, слушай! Голуби находят дорогу домой, куда бы их ни занесли на другой конец света. Причём именно занесли, они не сами залетели. Тогда бы можно было предположить, что они запомнили дорогу или пометили каким-то образом. А они прилетают в то место, откуда их взяли, и никто не может определить, как? И талант находит дорогу… это же тоже необъяснимо…

      – Какая у тебя каша в голове – не хватает образования, не умеешь аналитически мыслить… для этого надо стать учёным…

      – Мамочка, мамочка, я знаю про что ты… только вспомни, какая великолепная академия сидела за колючей проволокой…

      Снова

      Возвращение было тяжёлым. Всё, что прежде хотя бы не раздражало, если не принималось, теперь казалось пошлым, вымученным и натянутым. Собственно, пропала интонация, то, что невозможно объяснить, сформулировать, дать попробовать, как запах.

      Кассир Клара Васильевна выдала крохи по бюллетеню с таким мученически сочувствующим выражением, что он заскрипел зубами. Наденька надула губки, захлопнула дверь и сказала, что вполне могла бы навестить его, если он действительно так болен… но хотя бы позвонил… она скучала и страдала… но посмотрела на него, сама распахнула дверь и уселась за машинку.

      Директор поинтересовалась его самочувствием, но, слава Богу, в кабинет не вызывала и не спрашивала, как идут дела.

      А дела не шли. И дел никаких не было. Он чувствовал, что летит в пропасть, с двух сторон отвесные стены – упереться в них ногами, и вполне