Вечерело. На опустевшей рыночной площади, у столба, бездомные псы рвали на куски мертвое тело. Девичье.

      Стемид пригладил бородку:

      – Воровка-то отмучилась, видать. На том свете не будет страдать, да поможет ей Фрейя. Все же страшную смерть приняла, не в постели померла.

      Пожалел!

      Женька вздрогнула, вспомнила – эти кровавые куски – это ж та же самая дева, воровка, раба, которая… которую…

      Да уж, выходит, взаправду все… Средневековье!!! Однако что же делать-то?

      На дворе усадьбы Женьку встречал Довмысл. Спрятав длинные руки за спину и выпятив вперед живот, он стоял напротив распахнувшихся ворот, прищурив глаза и ухмыляясь. Однако при виде выбравшейся из паланкина красавицы глумливая улыбка его ту же сошла с лица.

      – О, боги! Сварог и Сварожичи, внуки Стрибожьи! Это… она?

      – Она, она, дядько Довмысл. – Стемид распрямил плечи с таким гордым видом, будто это именно он, и никто другой, приложил руку к чудесному преображению похожей на отрока чернавки в этакую красу деву, истинную княжну, обликом схожею с солнцем!

      – Малинда, – глядя девчонке в глаза, тихо протянул воевода. – Сейчас немного отдохни, дева, да поедем к Хакону-ярлу на пир.

      – А кто это – Хакон-ярл? – лениво поинтересовалась красавица.

      – Наместник ладожский. Должна бы знати.

      – Должна, да не обязана, – огрызнулась Женька, но тут же взяла себя в руки… вернее, кто-то ее взял… заговоры Урманы – вот кто!

      – Навестим Хакона-ярла, что ж. Он сам звал, или мы напрашиваемся?

      – Сам, – поспешно – и куда только прежнее-то презрение делось? – кивнул Довмысл.

      – Тогда можно, тогда пойдем, – оглянувшись с крыльца, дева махнула рукой. – Мальца вашего, Гречку, пришлите. Пусть кваску принесет.