Почерк принадлежал Россу, в этом Егоров никогда бы не ошибся, только Михаил и никто кроме него умел писать столь красиво и понятно. Эталон, и это ни разу не преувеличение, поэтому стоило ли сомневаться? Наверное нет, не стоило, поэтому Юрий Николаевич не боясь вдавил красную кнопку и практически не удивился внезапно наступившей темноте…

      Обрадовало, что тьма не была долгой, длилась не более секунды, но одновременно с ней случилось доселе невиданное ощущение невесомости. Нет, Егоров никогда ранее не был в космосе, но почему-то подумал, что это была именно невесомость.

      Свет пришёл на смену тьме, и старик понял, что всё ещё стоит на твёрдом полу, но при этом находится теперь не в хижине, а в каком-то странном помещении, исполненном в белых тонах и сильно похожем на больничную палату. И было ещё немного странностей, здесь не было ни окон, ни дверей, а также не было осветительных приборов. Свет, казалось, излучал сам воздух. Или стены, но Егоров так и не смог понять, что являлось причиной освещенности.

      – Я что, умер? – осторожно спросил Юрий Николаевич, не рискуя сделать и шага. Не услышав ответа, он быстро осмелел и заговорил уже значительно громче: – Если да, то почему попал в рай? Или я ошибаюсь и это на самом деле ад? Одиночество и пустота, таково моё наказание? То же самое было при жизни, ни разу не удивлён! Что, ничего более толкового придумать не могли?

      За спиной послышалось тихое шуршание. Обернувшись, Егоров увидел появившийся в стене проход и хорошо знакомого ему человека. Он увидел Михаила Росса.

      Молодого Росса…

      Росса из тех времён, когда тому было не более тридцати…

      Но зная, что минимум ещё один человек обладает подобной внешностью, Юрий Николаевич не удивился и только проскрежетал:

      – Что за фокусы, Ермаков?

      Мальчишка, идеально скопировав голос и улыбку деда, сказал:

      – Не фокусы, Юра, а реальность. И я не Ермаков, ты ошибаешься. Да, мы с ним похожи, но не настолько сильно, чтобы не отличить. Присмотрись, я Михаил, вспоминай меня, ты должен хорошо помнить мой голос.

      – Меня так просто не проведёшь! – Егоров сильно разозлился. – Издеваться вздумал, да? Да я тебя, салага, и в таком возрасте наказать смогу! Кто убил Хейнрици, ты или я? Кроме меня и Росса никто не знает правды. Говори сейчас же!

      Ермаков, вновь до безобразия точно скопировав улыбку деда, ответил:

      – Если бы я был Никитой, то не знал бы правды и попытался угадать. Вероятность попасть была бы достаточно высокой, пятьдесят на пятьдесят. Но нет, я не Ермаков, мне правда известна. Никто из нас не убивал Хейнрици. Он убил себя сам. Удавился в собственном подвале