О, високосный год, проклятый год,–

      Как мы о нем беспечно забываем

      И доверяем жизни хрупкий ход

      Все тем же самолетам и трамваям.

      А между тем, в злосчастный этот год

      Нас изучает пристальная линза,

      Из тысяч лиц – не тот, не тот, не тот –

      Отдельные выхватывая лица.

      И некая верховная рука,

      В чьей воле все кончины и отсрочки,

      Раздвинув над толпою облака,

      Выкрадывает нас поодиночке.

      А мы бежим, торопимся, снуем –

      Причин спешить и впрямь довольно много –

      И вдруг о смерти друга узнаем,

      Наткнувшись на колонку некролога.

      И, стоя в переполненном метро,

      Готовимся увидеть это въяве:

      Вот он лежит. Лицо его мертво.

      Вот он в гробу. Вот он в могильной яме.

      Переменив прописку и родство,

      Он с ангелами топчет звездный гравий,

      И все, что нам осталось от него, –

      Полдюжины случайных фотографий.

      Случись мы рядом с ним в тот жуткий миг –

      И смерть бы проиграла в поединке:

      Она б его взяла за воротник–

      А мы бы ухватились за ботинки.

      Но что тут толковать, коль пробил час!

      Слова отныне мало что решают,

      И, сказанные десять тысяч раз,

      Они друзей – увы! – не воскрешают.

      Ужасный год! Кого теперь винить?

      Погоду ли с ее дождем и градом?

      …Жить можно врозь. И даже не звонить.

      Но в високосный – будь с друзьями рядом.

      Он замолчал. Теперь он ваш, потомки.

      Как говорится, «дальше – тишина».

      У века завтра лопнут перепонки –

      Настолько оглушительна она!..

      Все куда-то я бегу

      Бестолково и бессрочно,

      У кого-то я в долгу,

      У кого – не помню точно.

      Все труднее я дышу –

      Но дышу, не умираю.

      Все к кому-то я спешу,

      А к кому – и сам не знаю.

      Ничего, что я один,

      Ничего, что я напился,

      Где-то я необходим,

      Только адрес позабылся.

      Ничего, что я сопя

      Мчусь по замкнутому кругу –

      Я придумал для себя,

      Что спешу к больному другу.

      Опрокинуться в стогу,

      Увидать Кассиопею –

      Вероятно, не смогу,

      Вероятно, не успею…

      В пятнадцать лет, продутый на ветру

      Газетных и товарищеских мнений,

      Я думал: окажись, что я не гений, –

      Я в тот же миг от ужаса умру!..

      Садясь за стол, я чувствовал в себе

      Святую безоглядную отвагу,

      И я марал чернилами бумагу,

      Как будто побеждал ее в борьбе!

      Когда