Ленинград проводил Надежду летним теплом, а Москва, где ей нужно было пересаживаться на Владивостокский поезд, встретила проливным дождем – на перроне Ленинградского вокзала пришлось даже нацепить на голову целлофановый пакет. К полудню ливень, правда, утих, но ветер дул сырой и промозглый, поэтому пассажиры-транзитники по столице особо не разгуливали, и народу на Ярославском вокзале было тьма-тьмущая – даже в кафе «Матери и ребенка» Надежде пришлось стоять в очереди почти час. В конце концов, она поела, купила себе хлеба и вареных яиц в дорогу, а когда выходила из зала, увидела на стене за дверью телефон-автомат и не удержалась – опустив в прорезь две копейки, набрала номер.

      Детский голос, явно подражая кому-то, важно произнес:

      – Але! Я вас слушаю, – потом в сторону: – Мама, а в телефоне молчат.

      В глубине квартиры слышались голоса, и один из них – мужской – показался Надежде до боли знакомым. Не дожидаясь, пока взрослые возьмут у ребенка трубку, она поспешно дала отбой. Не надо было звонить, нет смысла лишний раз травить себе душу. И уже не стало сил отгонять воспоминания, еще с полчаса, как во сне, бродила она по вокзалу и чуть не прослушала, когда объявили посадку на скорый поезд «Москва-Владивосток».

      Толстая проводница, придя в купе проверить билеты, добродушным басом пошутила:

      – Ваше купе у меня дальнее подобралось – все за Урал едут. Так что с вас, родные, магарыч – я вам тут с неделю за мать-отца буду.

      Шутить-то она шутила, но сдачи за постельное белье всем четверым нахально не додала. Надежда сказала бы, но у нее опять начало тянуть живот, и хотелось только одного – скорее разложить постель и лечь. Маленькая старушка с лучистыми глазами, ехавшая до Иркутска, посчитала мелочь и, вздохнув, молча ссыпала в кошелек, а круглолицый узкоглазый лейтенант с билетом до Владивостока, тряхнул белокурым чубчиком и, даже не взглянув на деньги, небрежно сунул их в карман. Лишь четвертый пассажир, спортивного вида парень лет тридцати, выразительно позвенел монетками и широко улыбнулся:

      – Что ж, теперь нам, стало быть, чай всегда в первую очередь и пораньше.

      Впрочем, об этой своей шутке ему очень скоро пришлось пожалеть – поезд шел на восток, и каждый новый день начинался на час раньше, а проводница, приняв его зубоскальство всерьез, с рассветом, как штык, являлась в их купе и басом возвещала:

      – Утро, мои хорошие! Вам первым чай несу, соколики, просыпайтесь.

      Старушка – ее звали Фаиной Семеновной – вздыхала:

      – Да вроде бы по часам рано еще.

      – Часы каждый день переставлять надо, родимые,