Но в этот миг вдруг у меня на шее

      Увидели из золота литого,

      Каменьями осыпанный, наперсный

      Купельный крест! У нас такой обычай,

      Чтобы символ святого искупленья

      Не скидывать с груди от колыбели.

      В тот самый миг, как с жизнью расставаться

      Пришлося мне, я этот крест купельный

      Поднес к устам с благочестивой думой.

      Заметили святую драгоценность

      С немалым изумленьем; любопытство

      Понудило мне узы разрешить

      И допросить меня; но я не ведал,

      С которых пор ношу святыню эту.

      Тут были трое из детей боярских,

      Бежавших от Бориса в Сандомир;

      Они признали крест, по изумрудам

      И аметистам, за наперсный крест

      Царевича Димитрия: возложен,

      По их словам, он был Мстиславским, князем,

      При самом восприятье из купели

      Царевича. Оглядывают ближе

      Меня и замечают с изумленьем,

      Что правая рука моя короче,

      Чем левая: такая же примета

      Была и у Димитрия случайно.

      Допрашивают крепко. Я припомнил,

      Что захватил с собою при побеге

      Из монастырской келий псалтырь,

      Что в псалтыре есть греческая надпись,

      Начерчена игумном, а какая —

      Не знаю по незнанью языка.

      Псалтырь нашли и разобрали надпись.

      Гласит: что брат Василий – Филарет

      (Тогда мое монашеское имя),

      Владетель псалтыря сего, – законный

      Царевич Дмитрий, младший сын Ивана;

      Что тайно спас младенца дьяк Андрей;

      Что есть тому свидетельства: хранятся

      В каких-то двух обителях и ныне.

      Тогда бояре мне упали в ноги

      И с полным убежденьем и сознаньем

      Челом мне били как цареву сыну.

      Так вдруг судьба из глубины несчастья

      Меня к вершине счастья вознесла.

      …

      Как будто с глаз ниспала чешуя!

      Воспоминанья подняли завесу

      Минувшего – и ясно в отдаленье,

      Как купола в лучах зари вечерней,

      Два образа передо мной мелькнули —

      Две первых искры детского сознанья.

      Я вижу, как бегу я темной ночью;

      Взглянул назад – потемки словно спрыснул

      Пылающими брызгами пожар.

      Должно быть, давнее воспоминанье,

      Затем что облики его погасли

      В моей душе. Я смутно помню только

      Вот этот страшный, неотступный образ.

      Потом припомнил я еще как раз:

      Один из слуг меня назвал во гневе

      Царевичем. Я счел то за насмешку,

      И на слова ударом я ответил.

      Все это молнией вдруг пронеслось,

      Уверенность слепительную дав,

      Что я царевич, будто